Юнкера

Не могло радовать меня и то, что я называл парадированием. На свое несчастие, я был высокого роста и лицом подходил довольно близко к "типу" семеновского солдата: блондин с голубыми глазами. В гвардию людей подбирали, как лошадей, по мастям. Поэтому имя мое появлялось в приказе по полку каждый раз, когда семеновцы выставляли почетный караул. Я же был бессменным ассистентом у знамени. На малые придворные балы, на которые не приглашались все офицеры полка, меня посылали каждый раз, как и на торжественные молебствия в Исаакиевском соборе в царские дни. В начале все это занимало, но потом осточертело. Претило невероятнейшее однообразие придворного церемониала и всех связанных с ним торжеств. Не было такой подробности, которой бы нельзя было предвидеть заранее: в каком мундире будет "сам" царь, с кем пойдет под руку, кто поведет государыню, как составятся пары великих князей и княгинь, с кем будут танцевать царь и царица, а если обед - то какой тост скажет царь... Полковая жизнь проходила так же монотонно, как и придворные торжества. И в ней все было предусмотрено и все подчинялось давним традициям. Кульминационным пунктом в году был день 21-го ноября, храмовой и одновременно полковой праздник семеновцев. Накануне в полковом соборе служилась торжественная всенощная. Поражало богатство облачений духовенства: по лазоревому фону - цвет полка был выткан золотом рисунок, повторявший шитье, которое семеновские офицеры носили на воротниках и обшлагах своих мундиров. Пел хор наших полковых певчих, лучший тогда в Петербурге, любители церковного пения ставили его даже выше придворной капеллы. Самый праздник, в "высочайшем присутствии", начинался утром парадом в Михайловском манеже. Царица и полковые дамы смотрели на парад из специально устроенной ложи. Царице подносили букет из васильков, - единственный цветок, подходивший к цвету полка. Васильки выписывались из Берлина: в ноябре в России этого цветка не достать.

После парада дежурный по полку уводил полк в казармы, а "господа офицеры" приглашались в Зимний дворец на "высочайший завтрак", проходивший почти в полном молчании. Только соседи по столу тихо переговаривались между собой. В конце завтрака, когда разольют шампанское, царь вставал и произносил тост, состоявший всегда из одних и тех же двенадцати слов: "Пью за славу и процветание славного и доблестного лейб-гвардии Семеновского полка..." Тост встречался полным молчанием. Потом все выходили в соседний салон и царь закуривал первый. Лакеи разносили чашечки кофе, и составлялся так называемый "круг". Царь и царица вступали в разговор с их офицерами. Царица, краснея за свой немецкий акцент, выдавливала из себя несколько русских фраз. Царь держал себя более непринужденно. Будучи еще наследником, он командовал первым батальоном Преображенского полка и знал лично всех семеновских офицеров. Увидя в первый раз незнакомое лицо, он спросил у меня фамилию и, когда я назвал себя, проговорил:

- Вы не родственник московского Шостаковского?

- Я его сын, ваше императорское величество.

- Как здоровье вашего батюшки?

У меня от этого вопроса едва не подкосились ноги, хотя по существу в нем не было ничего чрезвычайного. О болезни отца писали все газеты. Кроме того, ввиду его ухода на покой, великая княгиня Елизавета Федоровна, принявшая после смерти Николая Николаевича покровительство над музыкально-драматическим училищем, только что исходатайствовала у царя необычайную для "неслужащего дворянина" награду - орден Владимира на шею: "За заслуги родному искусству". И на следующий год 21-го ноября та же самая программа повторилась вплоть до мельчайших подробностей, и на третий год тоже... Привычка рассеяла интерес: оставалось лишь впечатление утомления и натянутости.

Вечером в день полкового праздника в собрании сервировался парадный обед, на который из высшего начальства приглашались только лица, имевшие какую-либо связь с полком. Но идее это был семейный семеновский праздник. Но и он подчинялся скучнейшему традиционному церемониалу. Из года в год повторялись одни и те же официальные тосты, те же "ура!". После обеда та же попойка и "дивертисмент": хоры и оркестры цыган и румын и разливанное море шампанского. Отвратительной подробностью этих попоек было непристойное поведение "августейшего семеновца", великого князя Бориса Владимировича, каждый раз напивавшегося "в стельку". На обязанности дежурного по полку, который не имел права пить в этот день, было следить за "высочайшим гостем" и не допускать скандала. Пришлось эту роль выполнить как-то и мне. Должность отвратительная!.. Становилось скучно. Невольно вспоминалась Москва, где не только в художественной среде, но даже в мире купцов-меценатов ни одна встреча не походила на другую и где даже от выпившего иногда можно было услышать что-то интересное...