– Да, может, ваше благородие, в вас это с запрошлой луны действует? Вроде лунного запоя…
Махнул батальонный рукой:
– Заткнись, Алешка! Не то что полтинника, гривенника ты не стоишь. Посадил корову на ястреба, а зачем – неизвестно… Тащи-ка сюда каклеты. У меня от ваших чудес аппетит как у новорожденного. Да и гость богоданный от волнения чувств пожует. Прошу покорно!..
Тронулся Алешка легким жаворонком: пронесло, слава тебе, Господи. А батальонный ему в затылок:
– Стой! А чего это ты, шут, между прочим, все хрипишь? Голос у тебя в другую личность ударяет…
– Виноват, ваше скородие. Надо полагать, как в самовар дул, жилку себе от старания надсадил. Папироски на подоконнике, не извольте искать.
Да поскорее от греха два шага назад и за дверь.
Сидят, закусывают. Снежок по стеклу шуршит, каклетки на вилках покачиваются. Пожевал батальонный, к коньяковой бутылке руку потянул: гнездо цело, да птичка улетела…
– Однако… И здоровы энти лунатики пить-то! Чокнуться даже нечем. Да вы будьте без сумления, пехота не без запаса… Эй, Алешка, гони-ка сюда зверобой, в сенях на полке стоит. Сурьезная водочка… А между прочим, корнет, здорово вы, надо быть, дрозда зашибли, допрежь того как в лунном виде под бурку мою попали. Ась?
– Так точно. По случаю заносов на вокзале флакона два-три пристроил.
– Конечно! Чего же их жалеть… А за племянницей неизвестного дяди полевым галопом изволили все ж таки дуть? Я по службе вас старше. Сам кобелял в свое время. Валите…
– Так точно! Был грех.
– А в чем она, племянница, одевши-то была?
– В черной тальме. А может, и в белой. Снег в глаза бил, и я, признаться, на раскатах очень заносился… Вот платочек запомнил: в павлиньих узорах, округ головы зеленые махры…
Затопотал батальонный каблуками, глазки залучились, по коленке корнета хлопнул.
– Так и есть. Это ж вы за племянницей нашего старшего врача лупили. В театре она на камедь смотрела… Через дом от нас живет. Ах, корнет-пистон, комар тебя забодай! Ну и хват! Ан потом снежком ее занесло, ветром сдуло, а вы в мою калитку от двух бортов с разлета и попали… Ловко!.. Эй, Алешка!.. Что ж зверобой? Протодиакона за тобой спосылать, что ли?
А Алешка за портьеркой задержался, разговор ихний слушавши. Спервоначалу так весь сосулькой и заледенел, а потом видит, какой натуральный поворот делу даден, взошел бесстрашно, рюмками звякнул. Встал перед ими – душа на ладони – и дополнение светлым голосом сделал:
– Запамятовал, ваше скородие, виноват. Как за дровами в самую полночь в сарайчик отлучился, черный ход на самую малость у меня был не замкнут. Может, в эту самую дистанцию их благородие к нам в лунном виде и грохнули. Больше неоткуда, потому чердак у нас изнутри замазан. Таракан и тот не пролезет.
Объяснил чистосердечно, батальонный окончательно повеселел – военный начальник точность любит, а не то чтоб на чудесном помеле корнеты скрозь штукатурный потолок под бурку вваливались. Отпустил он Алешку сны досыпать, а сам по пятой зверобой-рюмке невинный вопрос задает:
– Ну что ж, сынок, пондравилась тебе докторская племянница? Лимон с гвоздикой!
– Так точно! Сужет приятный, да с крючка сорвалось. Руку только нацелился поцеловать – чуть зубов не лишился. Огонь девка!
Батальонный так и покатился.
– Эх ты, вьюнош скоропалительный! Да она ж горбунья! В градусах да в снежной завирушке ты и не разглядел. Ручку? Ее ж потому одну домой доктор из тиатра отпустил, что все ее в городе знают. Кто ж на такую вилковатую березу, окромя мухобойного залетного корнета, и польстится?
Насупился корнет, губу щиплет. Досада!.. Да скорей за шестую рюмку. Зверобой конфуз осаживает, известно.
Поднял тут батальонный голову: ишь как в сенях ветер скворчит. Скрозь портьерку ему невдомек, что не в ветре тут суть, а энто Алешка, гнус, морду себе башлыком затыкает. Смех его разбирает – вот-вот по всем суставам взорвется…
Кому за махоркой идти
Послал в летнее время фельдфебель трех солдатиков учебную команду белить.
– Захватите, ребята, хлебца да сала. До вечера, поди, не управитесь, так чтобы в лагерь зря не трепаться, там и заночуете. А к завтрему в обед и вернитесь!
Ну что ж! Спешить некуда: свистят да белят да цигарки крутят. К вечеру, почитай, всю работу справили, один потолок да сени на утреннюю закуску остались. Пошабашили они, лампочку засветили. Сенники в уголке разложили – прямо как на даче расположились. Начальства тебе никакого, звезда в окне горит, сало на зубах хрустит, полное удовольствие.
Подзакусили они, подзаправились. Спать не хочется, соловей над гимнастикой со двора так и заливается, прохлада из сеней волной прет. Порылись они в кисетах-карманах, самое время закурить – ан табаку ни крошки!..
Вот один солдатик и говорит:
– Что ж, голуби, обмишулились мы, соломки из тюфяка не покуришь. Без хлеба обойдешься, без табаку – душа горит. Придется нам в город в лавку идти, час еще не поздний.
Второй ему свой резон выставляет:
– На кой ляд всем троим две версты туды-сюды драть. Мало ль мы на службе маршируем? Давайте на узелки тянуть – кому выйдет, тот и смотается.