Юмористические рассказы

Ну ладно, подходим, значит, к этой филармонии. У входа толпища, как в торговом центре перед праздником. Ну, показались мы там, и я так скажу, что по глазам ихним было видно: нас они вовсе не ожидали.

Коля так это небрежно свой фонарь ладонью прикрыл – вроде бы у него там чешется. И Юра, гляжу, как-то загрустил, как-то пропало настроение у него.

Говорит:

– Лучше бы в общагу сходили, там тоже музыка!

– Не бэ, – говорю. – Прорвемся! Он говорит:

– Глянь-ка, у меня везде застегнуто? Я говорю:

– Вроде везде. А у меня? Он говорит:

– У тебя на рукаве пятно жирное. Я говорю:

– Это у меня с пирожка капнуло. Вчера на вокзале. Я ж не знал, что у меня сегодня филармония.

И ладонью пятно закрыл, чтоб не видно было.

Тут Коля, значит, и говорит гадким голосом:

– Идемте, товарищи, а то можем опоздать.

Ну, на «товарищей» мы ничего ему не сказали, встали плечом к плечу, как на картине «Три богатыря», только без лошадей, и пошли. Ну, Коля одной рукой глаз защищает, второй билеты сует. Старушка долго на нас глядела тоже, видать, не ждала.

А внутри – свет сверкает, колонны везде, паркет фигурный. Культурное место, что ты! Ну а мы так и стоим плечо к плечу возле стеночки. А эти мимо нас парами гуляют, один на меня поглядел, чего-то своей бабе сказал, та тоже поглядела, и засмеялись оба. Я думаю: «Ты бы у нас во дворе на меня засмеялся. Ты бы у меня посмеялся!..»

Тут к нам еще одна старушка подъюливает.

– Не желаете, – говорит, – молодые люди, программку?

Ну, Коля глаз рукой еще плотнее прикрыл и отвернулся – вроде бы ему ни к чему никакая программка, мол, он тут и так все знает. Бетховен, ну.

А Юра мне на ухо говорит:

– Это чего за программка? Навроде меню, что ли? Мишань, спроси ее, чего у них тут на горячее?

Он когда на нерве, из него всегда юмор прет.

Ну, купил эту программку за десять копеек, но поглядеть не успел звонок дали. Коля от стенки отлепился.

– Пора, – говорит, – в зал, товарищи.

Ладно, пошли в зал. Бетховен впереди, мы с Юрой за ним. Так и сели, потому что билеты у нас оказались: два вместе – мы с Юрой сели, а Коля прямо передо мной. Юра у меня программку взял, зачитывает:

– «Музыка Возрождения, Антонио Вивальди. Концерт для двух скрипок, альта и виолончели». Слышь, Мишань, «Возрождение» – это как?

– Я что, доктор? – говорю. – На Рождество ее играли, наверное. На Новый год.

– Понятно, – Юра говорит. – С Новым годом, значит. Квартет, понял. Значит, четверо их будет. Как бременские музыканты. Видел по телеку? Осел там классно наяривал.

А вокруг, между прочим, народ рассаживается. И ко мне с левого бока молодая такая садится, вся в бусах, в очках и спина голая. И духами от нее пахнет – такой запах! А у меня пятно как раз с ее стороны на рубашке, ну, я сижу и рукой зажимаю его, как Колька свой фингал. И дышать стараюсь в сторону Юры.

И тут она вдруг ко мне:

– Простите, – говорит, – вы слышали? Говорят, Лифшиц в Париже взял первую премию?

Ну, я ей, конечно, не сразу ответил. С мыслями собирался. Потом говорю:

– Ну.

Она говорит:

– А ведь его сначала даже посылать не хотели. Представляете? Я говорю:

– Ну.

Она говорит:

– А вы не в курсе, что он играл на третьем туре?

Я думаю: «Ну, Коля!» – и ей говорю:

– На третьем именно как-то я не уследил, замотался...

Так, думаю. Если меня еще спросит чего – Кольке сразу по башке врежу.

Но тут на сцену вышел этот самый квартет бременский. Два мужика и две женщины. Все в черном.

Юра мне говорит тихонько:

– Слышь, а чего у того, у лысого, такая скрипка здоровая? Он у них бригадир, что ли?

Я ему хотел сказать, что я ему не доктор, как тут на сцену еще одна вышла, в длинном платье, но уже без скрипки. И стала говорить про этого Вивальди, что он был в Италии великий композитор и что его музыка пережила столетия, и вот нам сегодня тоже предстоит жуткое наслаждение. Долго говорила, я полегоньку вроде расслабляться стал. Решил посчитать, сколько народу в зале умещается. Сперва стулья в одном ряду посчитал, потом ряды стал считать, чтоб перемножить. Но только перед собой, впереди, успел сосчитать, а позади уже не успел, потому что эта, в платье длинном, говорить закончила и со сцены ушла. А эти уселись на стулья, скрипки свои щечками к плечикам прижали, а лысый свою виолончель в пол воткнул. Смычки изготовили, замерли. Раз – и заиграли. И главное, быстрое такое сразу: ти-ти-ти-ти-ти – так и замелькали смычки. Минуту так играют, две, и ничего, не устают. Я на эту поглядел, которая от меня слева, она вся вперед наклонилась, шею вытянула, духами пахнет. «Ладно, – думаю, – прорвемся».

И Юре говорю шепотом:

– Юр, – говорю, – гляди, какие светильники. Я б себе на кухню от такого не отказался. А ты б отказался?

А Юра глаза закрыл, на спинку откинулся.

– Мишань, – говорит, – отдыхай со светильниками. Дай я кайф словлю.

А эти знай смычками выпиливают. Ти-ти-ти-ти-ти! Как заводные! Я колонны подсчитал. Красивые колонны, мраморные. Я Юру в бок толкаю, говорю:

– Юр, погляди, колонны какие!

А он уже все – спи, моя радость, усни. А тут еще сзади шикнули, что, мол, тихо, товарищ.