Юлий Ким

В надежде славы и добра,
А главным образом — погоды
Гляжу в окно на вид природы:
В природе слякоть и мура.
Вечор, и вновь, и спозаранку
По прибалтийским небесам
Несется пасмурная темень
И чешет пярнускую зелень
Все набок, навзничь, наизнанку.
Метлой по мокрым волосам.

Весь в лужах берег вожделенный.
Прибой да ветер оглашенный.
И мимо всех библиотек
В магазин ходит человек.
Нет! Нет в природе интересу!
Пора садиться за пиесу.

Зачем расстались мы с Литвой,
Со Светой, Полею и Милею?
Эмиль! Мы в дом влюбились твой,
Как и во всю твою фамилию.
Ты ходишь твердо, как моряк.
Ты водку пьешь, как вурдалак
(То бишь в охотку). Так же как
И я, тиранство ненавидишь.
Чуть-чуть тиранству заплатя.
Ты мог бы. Миля, не шутя…
Но — ты предпочитаешь идиш.
Евреи! Ну-ка, все во фрунт!
Вот Миля. Это вам не фунт
Изюму или, скажем, стерлингов:
Он вашу марку держит, как
Моряк на рее держит флаг, —
Превыше Ротшильдов и Шерлингов!
Под сорок лет, как ученик.
Усесться за язык Алейхема
(Как будто больше делать не хрена),
Чтобы возник — и он возник! —
Театр еврейский! Плюс — народный!
В народе нашем инородный.
И это в крошечной Литве,
Где и всего-то населения.
По-моему, гораздо менее
Числа евреев на Москве.

Нет, Миля, ты герой. Причем
Учтем еще два полных вуза,
Тобой оконченных. Учтем
Расцвет Калининского ТЮЗа,
Где потрудился ты от пуза.
Учтем инфаркт, паденье в люк,
Больниц томительный досуг.
Учтем и то, что наше время
Опять не жалует еврея
За неестественный порыв
Махнуть Москву на Тель-Авив.
Но мы с тобою не махнем.
Покамест очень не приспичит.
А ежели когда приспичит.
Тогда уж точно не махнем.

Все дело в русском языке:
Он — наша родина, и поприще,
И дом, и капище, и скопище
Нюансов слишком тонких, чтоб еще
Нашлись такие вдалеке.
А те, которые далече.
Чем живы в стороне чужой?
Не социальною средой.
Не воплощенною мечтой,
А лишь наличьем русской речи,
Внимаемой от встречи к встрече.
А тут — на каждом на шагу.
Иной раз слышать не могу!
Я на эстонском берегу
И то стеснен иноязычьем
И этим хмурым безразличьем.
Как будто я — у них — в долгу.
Да, не напрасно мы талдычим
Об исторической вине.
Но почему она — на мне?!
Ну нет, товарищи, кончайте
Толкать мне перечень долгов.
Которые, в конце концов.
Висят всецело на начальстве.
А то и я взыщу с татар
Свой исторический хабар!

Но полно!
Что-то я завелся.
Зачем-то я в татар уперся,
Воспоминая о Литве.

О эти женщины! Их две.
Итак, одна звалась Светлана,
Как и зовется до сих пор.
Эмиль негаданно-нежданно
В Алтае на нее набрел.
А ту, которая Полина,
Он вместе с нею произвел.

И вот семейная картина:
Светлана накрывает стол;
Полина бьет по пианино;
Эмилий, с важностью раввина.
За ними надзирает чинно.
Он ценит мудрый произвол.
Как обстоятельный мужчина
И настоящий режиссер.
(Люблю небрежную рифмовку,
Различных звуков подтасовку —
Мне б только гласные сошлись.
А не сойдутся — я сошлюсь
На классиков: Давид Самойлов
Словечко за меня замолвит,
Поскольку сам рифмует так.
Как ни один не смеет так!)
О эти женщины! О Света
И Поля! Что скажу я вам?
Живя в лучах двойного света,
Эмилий светится и сам.
И если б мы остановились
Не в вашем доме — видит бог.
Нам все равно тогда, что Вильнюс,
Что Таганрог.
А здесь прогрессу
Нет никакого. Злобный рок
Вновь тащит мокрую завесу
На наш зеленый бережок
Пожалуй, сяду за пиесу.