С Кемской улицы Михрютка перешел на уединенную Северную дорогу, тянувшуюся вдоль Гребного канала, и тут его окликнули:
– Эй, Михрютка, привет! Ты куда это ковыляешь?
Прямо перед Михрюткой сквозь асфальт пророс бес Недокоп. Пророс он только до половины, по пояс, облокотился о края сотворенной в асфальте дыры и с любопытством уставился на домового: известно ведь, что домовые просто так жилище не покидают, – что-то тут было не так…
– Привет, – нехотя откликнулся Михрютка, обошел торчащего посреди дороги Недокопа и потащился дальше.
– Да постой же ты! – Недокоп выкопался полностью, стряхнул со шкуры асфальтовую крошку и засеменил рядом с домовым. Дыру он за собой убирать не стал: авось кто-нибудь из прохожих в нее угодит и захромает, а то и вовсе ногу сломает. – Михрютка, – спросил Недокоп, оглядывая домового и хихикая, – а ты чего это такой томный и помятый, будто тебя долго-долго жевали, а потом с отвращением выплюнули?
– Ты на себя погляди! – хамски ответил Михрютка. Схамил он не потому, что был сердит, а потому, что бесы иначе между собой просто не разговаривают; сами хамят и людей тому же учат. – Никто меня не жевал, – продолжал домовой, – это я ранен превосходящими силами противника: поп заезжий ожег меня, бедненького, молитвой и ошпарил святой водой. А вот тебя, Недокопка, моль поела!
Соврал Михрютка: не ела моль Недокопа, хоть и был он на старого лысого крота похож, – какая ж это моль на беса сядет? А выглядел как молью побитый оттого, что был приставлен к крещеному человеку, и у того, конечно, был свой Ангел Хранитель – вот ему от этого Ангела и доставалось, да так, что клочки по закоулочкам летели.
– Да ладно тебе, – пробурчал Недокоп примирительно. Он вообще-то смутно сознавал, что оба они хороши – глянешь да плюнешь.