Юлианна, или Опасные игры.

Отец Георгий в сопровождении дяди Акопа, сестер и Ангелов обошел весь дом, пропустив только запертую комнату Жанны. Но бывшую ванную комнату Мишина, которой уже начала пользоваться Жанна, отец Георгий все-таки освятил. Услышав, что он вступил в нее с молитвой, Жанна взвыла и заколотилась головой о пружины кровати.

– Ты чего, хозяюшка? – спросил Жан с притворным участием. – Смотри, головку повредишь, прическу попортишь!

– А ты что, не слышишь? Элементарных удобств лишают! Теперь в туалет ходить будет страшно, а уж чтоб понежиться в ванне… Выживают проклятые девчонки из собственного дома!

– Дом пока еще не твой, хозяйка!

– Ерунда, почти мой! Ну, я им покажу…

– Не переживай. Поставишь на туалетный стол тазик, кувшин с водой…

– Ну да, как бомжиха!

– Напротив, как маркиза!

– Заткнись, ящер подкроватный!

– Ну, не вечно мне под твоей кроватью лежать, это место скоро занято будет.

– Кем это?

– Не кем, а чем – ночным горшком.

– Хвост оторву!

– А вот так не шути, хозяйка, – предупредил Жан, показывая акульи зубы, – сегодня я нервный, могу и цапнуть ненароком.

Жанна презрительно фыркнула и лягнула Жана, но дразнить больше не стала.

Освятили весь дом, после чего отца Георгия напоили чаем, и Акоп Спартакович повез его обратно в Лавру.

Вот о чем поведал бы домовой Михрютка бесу Недокопу, будь он в состоянии вести рассказ, но он не мог и двух слов связать. И вообще, он шел прятаться, когда Недокоп за ним увязался. Так вдвоем они и дошли до Лебяжьего пруда, где у Михрютки было присмотрено на всякий случай укрывище на чердаке лебединого домика. Напугав и разогнав лебединую семью, с шумом разлетевшуюся по глади пруда, забрались они на чердак, зарылись в сухую солому в самом узком месте под крышей и сразу же уснули: домовой Михрютка – чтобы оправиться от перенесенного потрясения, а ленивый бес Недокоп – просто за компанию.

Снилось Михрютке, что он снова оказался на старом месте работы, в Исаакиевском соборе, и почему-то лежит связанный под маятником Фуко, а маятник с каждым раскачиванием бьет его по боку чугунным шаром – «Бу-ум! Бу-ум!». Михрютка при этом дергался и повизгивал, не просыпаясь.

До самого ужина сестры с помощью Акопа Спартаковича вешали в Красном углу киот, ставили в него иконы, прикрепляли кронштейн с лампадкой. Когда же Красный угол был полностью устроен, Аннушка вынула из своей сумки портрет в деревянной рамке и попросила Акопа Спартаковича повесить его над их с Юлькой кроватью. С портрета на девочек веселыми глазами глядела молодая женщина с пышными русыми волосами.

– Это наша мама, Юленька, – сказала Аннушка.

Юлька запрыгнула на кровать, подошла к стене и долго смотрела на маму, опершись руками на стену. Потом вздохнула и сказала:

– Ладно, пойдем повесим икону в столовой.

А поздно вечером, когда обе улеглись в постель, Юлька попросила:

– Давай потушим свет, и ты мне все расскажешь про нашу маму.

– А свет зачем тушить, если ты еще не собираешься спать?

– Чтобы я могла плакать в темноте, пока ты будешь рассказывать.

– А лампадку оставим?

– Лампадку можно оставить: от нее свет тихий, он мне не помешает.

Аннушка рассказывала сестре о маме: какая она была красивая и веселая, как ее любили дети в обычной школе и в школе воскресной, как они с мамой и бабушкой ездили в паломничество на островок в Псковском озере к удивительному старцу отцу Николаю Гурьянову; как ходили в лес за грибами и ягодами и однажды нашли в лесу зайчонка-сироту, вырастили его, а потом выпустили обратно в лес… Юлька слушала и тихонечко, чтобы не мешать рассказу, плакала.

Глава 2