Выходя с ним, трехлетним, на прогулку и поймав умильные взгляды встречных теток: «Ой, сыночек-то какой красавец, весь в мамочку!» — сердито вырывала руку из ручки растерянного братика и делала вид, что не имеет к нему отношения. Начинал формироваться патологически стеснительный характер — похожий на отцовский, к тому же дополненный собственными комплексами и чувством вины. Злясь на появляющиеся формы, мама безжалостно бинтовалась, на воздыхания сокурсников (до замужества училась в Институте иностранных языков) никак не реагировала, от многозначительных взглядов появлявшихся в доме мужчин съеживалась. Часто ходила с подружками в опасные походы по горам Кавказа, принципиально не пользовалась косметикой, не любила хорошо одеваться. Единственной слабостью была обувь: Никита Сергеевич до сих пор помнит, как, напав на заморскую ортопедическую диковинку типа «Саламандры», она покупала сразу две, а то и три пары — впрок. С удовольствием занималась дома хозяйством, ночи напролет читала пьесы Островского и романы Диккенса, была не уверена в себе, а оттого необщительна, компаниям сверстников предпочитала одинокие прогулки по никологорскому бору и к двадцати трем годам прослыла среди друзей и знакомых неисправимым дичком.
ЗНАКОМСТВО
Брат моей мамы Андрей Сергеевич Михалков умел находить ярких, интересных друзей. В московской квартире Натальи Петровны и Сергея Владимировича и на их небольшой даче на Николиной Горе постоянно толпились молодые таланты: пианист Капустин, артист Ливанов, режиссер Тарковский, переводчик Миша Брук, композитор Слава Овчинников.
В один солнечный осенний день 1954 года появился на даче двадцатитрехлетний одаренный историк-эрудит, которого друзья ласково называли Юликом.
Из письма отца маме, 1955 год.
Думаю, отца привлекла в маме не только красота, но и неэмансипированность. Не пользовавшаяся косметикой, не курящая, не пробовавшая крепких спиртных напитков, постоянно чем-то занимавшаяся по дому или готовящая в лучших традициях Молоховец — не девушка, а дореволюционный атавизм — такого он еще не видел.
…День тот был особый — 8 сентября, именины Натальи Петровны, которые отмечались всегда шумно и весело. На открытой веранде, увитой виноградом, постелили выглаженную мамой скатерть, накрыли праздничный стол. Обязательное меню: пирожки по рецепту Ольги Васильевны, салат оливье и рубиново-красная водка «Кончаловка», настоянная на ягодах черной смородины. На белых плетеных стульях расселись знаменитые актеры, критики, светские никологорские дамы — сухие, в кружевах, с оттягивавшими мочки ушей тяжелыми серьгами.
Папа уже тогда, где бы ни появлялся, привлекал внимание благодаря обаянию и уму, но в тот вечер, чтобы завоевать маму, устроил настоящий фейерверк. Швырял россыпи блестящих острот, рассказывал фантастические факты из жизни политиков и писателей, декламировал стихотворения молодых поэтов, разыграл импровизированный моноспектакль, изображая в лицах Сталина и его приближенных, делал смелые политические прогнозы на будущее, сыпал фразами на безукоризненном английском и крылатыми выражениями на пушту, а под занавес обошел остолбеневших гостей, согнувшись в три погибели и гнусаво напевая:
Наталья Петровна сияла — новый гость был интересен, а это главное! Она не терпела в людях глупость и серость, симпатичный юноша с острым умом и феноменальным чувством юмора понравился ей сразу и навсегда. А мама в тот вечер, готовя приятелю брата чай, в первый раз испытала к этому, почти незнакомому молодому человеку, столь отличному от остальных, не красующемуся, похожему на большого, доброго плюшевого медведя, чувство огромной нежности, и ей почему-то захотелось оградить, защитить его от неведомых опасностей и бед.