Юлиан отступник (Христос и Антихрист - 1)

Вдруг о чем-то вспомнил и обрадовался: - Подождите, у меня есть древняя сибиллова книга О противоречии в ауспициях. Справимся!

Он побежал наверх в книгохранилище. В одном из проходов встретился ему епископ Дорофей в облачении, с крестом и Св. Дарами.

- Что это? - спросил Юлиан, невольно отступая. - Св. Тайны умирающей жене твоей, цезарь. Дорофей пристально взглянул на пифагорейскую одежду Юлиана, на бледное лицо его с горящими глазами и окровавленные руки.

- Твоя супруга,- продолжал епископ,- желала бы видеть тебя перед смертью.

- Хорошо, хорошо - только не сейчас - потом... О, боги! Еще дурное знамение. И в такую минуту. Все, что делает она,- некстати!..

Он вбежал в книгохранилище, начал шарить в пыльных свитках. Вдруг послышалось ему, что чей-то голос явственно прошелестел ему в ухо: "дерзай! дерзай! дерзай!" - Максим! Ты?-вскрикнул Юлиан и обернулся. В темной комнате не было никого. Сердце его так сильно билось, что он приложил к нему руку; холодный пот выступил на лбу.

- Вот чего я ждал,- проговорил Юлиан.- Это был голос его. Теперь иду. Все кончено. Жребий брошен!

Железные ворота рухнули с оглушающим грохотом. Солдаты ворвались в атриум. Слышался рев толпы, подобный реву зверя, и топот бесчисленных ног. Багровый свет факелов блеснул сквозь щели ставней, как зарево. Нельзя было медлить. Юлиан сбросил белую пифагорейскую одежду, облекся в броню, в цезарский палудаментум, шлем, подвязал меч, побежал по главной лестнице к выходным дверям, открыл их и вдруг явился перед войском с торжественно ясным лицом. Все сомнения исчезли: в действии воля его окрепла; никогда еще в жизни не испытывал он такой внутренней силы, ясности духа и трезвости. Толпа это сразу почувствовала. Бледное лицо его казалось царственным и страшным. Он подал знак рукою - все притихли.

Он говорил: убеждал солдат успокоиться, уверял, что не покинет их, не позволит увести на чужбину, умолит своего "достолюбезного брата", императора Констанция.

- Долой Констанция!-перебили солдаты дружным криком.-Долой братоубийцу! Ты-император, не хотим Другого. Слава Юлиану-Августу-Непобедимому!

Он искусно разыграл роль человека, изумленного, даже испуганного: потупил глаза, отвернул лицо в сторону и выставил руки вперед, подняв ладони, как будто отталкивая преступный дар и защищаясь от него. Крики усилились.

- Что вы делаете? - воскликнул Юлиан, с притворным ужасом.- Не губите себя и меня! Неужели думаете, что я могу изменить Благочестивому?..

- Убийца твоего отца, убийца Галла! - кричали солдаты.

- Молчите, молчите! - замахал он руками и вдруг по ступеням лестницы бросился в толпу.- Или вы не знаете? Пред лицом самого Бога клялись мы...

Каждое движение Юлиана было хитрым, глубоким притворством. Солдаты окружили его. Он вырвал меч из ножен, поднял его и направил против собственной груди:

- Мужи храбрейшие! Цезарь умрет скорее, чем изменит...

Они схватили его за руки, насильно отняли меч. Многие падали к ногам его, обнимали их со слезами и прикасались к своей груди обнаженным острием меча. - Умрем,- кричали они,- умрем за тебя! Другие протягивали к нему руки, с жалобным воплем: - Помилуй нас, помилуй нас, отец!

Седые ветераны становились на колени и, хватая руки вождя, как будто желая поцеловать их, вкладывали его пальцы в свой рот, заставляли щупать беззубые десны; они говорили о несказанной усталости, о непосильных трудах, перенесенных за долгую службу; многие снимали платье и показывали ему голое старческое тело, раны, полученные в сражениях, спины с ужасными рубцами от розог. - Сжалься! Сжалься! Будь нашим августом! На глазах Юлиана навернулись искренние слезы: он любил эти грубые лица, этот знакомый казарменный воз

дух, этот необузданный восторг, в котором чувствовал свою силу. Что бунт опасный - заметил он по особому признаку: солдаты не перебивали Друг друга, а кричали все сразу, вместе, как будто сговорившись, и так же сразу умолкали: то раздавался дружный крик, то наступала внезапная тишина.

Наконец, как будто неохотно, побежденный насилием, произнес он тихо:

- Братья возлюбленные! Дети мои! Видите-я ваш на жизнь и смерть; не могу ни в чем отказать...

- Венчать его, венчать диадемой!-закричали они, торжествуя.

Но диадемы не было. Находчивый Стромбик предложил: - Пусть август велит принести одно из жемчужных

ожерелий супруги своей.

Юлиан возразил, что женское украшение непристойно и было бы дурным знаком для начала нового правления.

Солдаты не унимались: им непременно нужно было видеть блестящее украшение на голове избранника, чтобы поверить, что он - император.

Тогда грубый легионер сорвал с боевого коня нагрудник из медных блях-фалеру, и предложил венчать августа ею.

Это не понравилось: от кожи нагрудника пахло потом лошадиным.