Юго-запад

— У нас на учете состояло семнадцать членов партии и два кандидата. На собрание пришли восемь человек. Командир роты гвардии старший лейтенант Бельский вызван в штаб батальона, шесть коммунистов погибли, четверо — ранены, сейчас в санчасти... Будем собрание открывать?

— Открывать!

Авдошин тайком взглянул на Махоркина, и желая и боясь встретиться с ним глазами. Тот сидел на земле, у стены окопа, обхватив колени руками и глядя прямо перед собой. Помкомвзвода вздохнул.

— На повестке дня,— сказал Добродеев,— один вопрос — прием в партию. У нас было подано пять заявлений. Три — принять в члены партии, два — в кандидаты. Разбирать будем только два. Сержант Ячменев, подавший заявление о приеме в партию, сегодня погиб в бою смертью героя. Кравченко и Максименя — ранены, находятся в санчасти. Будем разбирать Авдошина... гвардии сержанта Авдошина и красноармейца Садыкова. Товарища Авдошина рекомендуют в кандидаты партии гвардии лейтенант Волобуев, гвардии старшина Никандров и гвардии сержант Приходько... Товарищ Авдошин, расскажите свою биографию.

Настороженный официально-деловым тоном старшины, помкомвзвода встал, хотел даже снять ушанку.

— Можно сидеть, сержант,— сказал Краснов, прислушиваясь к возникшей на передовой перестрелке.— А то чем черт не шутит — начнет обстреливать...

Авдошин присел на корточки, рукой стряхнул со лба капли пота.

— Родился я, значит, в четырнадцатом году, отец был батрак, а мать ему помогала...

Махоркин улыбнулся.

— Всего нас было четыре брата и две сестры. Кончил в школе пять групп, потом коллективизация началась, в колхоз пошел, работал с отцом и с братьями. Поначалу коней пас, потом меня в кузню взяли. Действительную службу отслужил, женился, значит... Ну, а потом война. По мобилизации воюю. Призван двадцать пятого июня. Все время в этой части. Под Ельней сюда прибыл. Сперва, до ранения, в разведроте был, ну а теперь — сами знаете. Вот и все.

— Вопросы будут? — оглядел сидящих в окопе Добродеев.

— Какие, старшина, вопросы! Знаем как облупленного!

— Кто хочет выступить?

Поднялся Приходько, сказал, что знает Авдошина почти два года, воюет этот человек отважно, привел много «языков», он, Приходько, смело дал ему рекомендацию и сейчас предлагает принять.

Взял слово командир взвода.

— Знаю я товарища Авдошина еще мало, двух недель нет. Мне лично он по душе и как солдат, и как человек. Только вот насчет дисциплинки должен построже с себя требовать. А в партию Авдошина, по-моему, принять можно. Он достоин. А если какие ошибочки будут, поможем и потребуем.

— Поступило предложение принять,— заключил Добродеев.— Кто — за? Единогласно...

После обеда, вдоволь накурившись у себя в окопе, Авдошин пошел искать Махоркина.

На передовой стояла тишина. Были предвечерние синие сумерки. Начинало морозить. Кое-где изредка постреливали, в тылу батальона глухо рокотали танковые моторы. Над головой, невидимые, прошли на Будапешт немецкие транспортные самолеты.

Командир взвода сидел в окопчике, по-турецки поджав ноги, и ел гречневую кашу с тушенкой.

— Приятного аппетита, товарищ гвардии лейтенант! — сказал Авдошин.

— Спасибо. Вы обедали?

— Обедал, товарищ гвардии лейтенант.

Махоркин что-то промычал полным ртом и стал выскребать котелок.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите сегодня ночью «языка» привести?

— Какого «языка»?

— Ну... немецкого.

— А-а! — Махоркин оставил пустой котелок и аккуратно вытер платком губы. — Понимаю. Но я никакого приказа на поиск не получал.

— Жалко! А то можно было бы «языка» доставить. У меня что-то, извините за выражение, руки чешутся.

— Да вы же ранены, Авдошин! О каком «языке» речь!

— Это — ранен? — помкомвзвода презрительно глянул на разрез в рукаве шинели, сквозь который белел туго намотанный бинт. — Чепуха, товарищ гвардии лейтенант! Детская царапина! Хоть бы рана как рана! А то так... Стыдно сказать. Только одни неприятности из-за нее. И с вами вот тоже... не поладили малость.

— Последний раз, конечно?

— Точно, товарищ гвардии лейтенант! Первый и последний! Уж вы поверьте моему слову.

— Ладно, поверю.

— Ну... Спасибочко вам!

Когда почти совсем стемнело, на переднем крае появились двое военных. Они вышли из бронетранспортера, остановившегося в лощинке на западной окраине Баклаша, и, спросив у одного из встреченных ими солдат, где штаб первого батальона, дальше пошли пешком.

Впереди шагал невысокий полный человек в бекеше и в папахе, чуть позади — подтянутый и стройный, пружинящим легким шагом шел второй в перехваченном ремнями полушубке.

У входа в землянку, прилепившуюся к длинному сгоревшему сараю, их остановил часовой:

— Стой! Кто идет?..

Оба остановились.

— Здесь Талащенко? — спросил перехваченный ремнями офицер.

В ответ на это часовой скомандовал «Кругом!» и щелкнул предохранителем автомата.

— Я Гурьянов,— сказал тот, что шел впереди.— А это мой адъютант старший лейтенант Ибрагимов.

— Никакой Гурьянов приказано не пускать. Ибрагимов тоже.

— Командира корпуса не пускать? — улыбнулся генерал.

— Кру-гом! Не разговаривай!