Юго-запад

С тех пор прошло почти полтора часа. Натиск противника, бросавшего в бой эшелон за эшелоном, не ослабевал, и по всему Бичке продолжали рваться снаряды. Еще дважды отбомбились над передним краем «юнкерсы» и ушли, потеряв один самолет.

В половине двенадцатого Гоциридзе доложил, что его атакует новая группа танков и самоходок.

— Вижу,— ответил командир бригады.

— Разрешите контратаковать?

— Нет! Встречайте огнем из засад, маневрируйте гусеницами. Все!

— Товарищ гвардии полковник, первый батальон,— мальчишеским голоском доложил со своего места телефонист.

Мазников не глядя сунул микрофон радисту, взял трубку.

— Атакуют двадцать танков и пехота! — сквозь треск и свист прокричал на другом конце провода Талащенко.— Поддержите огнем!..

— Сейчас! — Мазников передал трубку начальнику артиллерии бригады.— По твоей части. Надо помочь.

Он снова прильнул к стереотрубе и замерзшими пальцами покрутил холодную головку маховичка. Нужно было посмотреть, что делается в районе «девятки».

— Седьмой! — басил позади начальник артиллерии.-Седьмой! Одной батареей, беглым, по квадрату тридцать шесть — семнадцать!..

Где-то очень близко разорвался снаряд. Вверх взметнулось облако черного дыма. Здание костела словно пошатнулось. Запахло порохом, гарью и кирпичной пылью.

— Угодил ведь, а! — нервно ухмыльнулся Кравчук, протирая глаза.— Метил-метил и все-таки угодил!..

Начальник артиллерии отдал трубку телефонисту.

— Теперь можно жить спокойно,— сказал он.— Два снаряда в одно место никогда не попадают... Закон!

Прислушиваясь к их голосам, командир бригады наблюдал за районом «девятки». Как и тогда, при первой атаке противника, оттуда доносилась частая, приглушенная расстоянием стрельба танков и самоходок. На снежном поле, ярко освещенном солнцем, вспухали бурые вспышки разрывов. Один «тигр» кружился на месте. Видимо, у него была разбита гусеница. Два — горели, и от них тянулся по ветру жирный черный дым.

«Полк потерь не имеет,— повторил Мазников слова командира «девятки».— Не имеет... Но ведь это было почти два часа назад! Лучше бы Виктор служил в другой части, на другом фронте. Было бы легче и мне и ему!»

Крохотный осколочек мины, разорвавшейся прямо перед амбразурой НП, поцарапал Талащенко кожу на лбу, и теперь батальонный фельдшер, сняв первую, не очень умело и торопливо наложенную Сашей Зелениным повязку, перевязывал командира батальона заново.

— Касательное... Можете считать, что вам, товарищ гвардии майор, здорово повезло,— сказал фельдшер, стягивая в узелок концы бинта.— Минимум сантиметр от смерти.— Он улыбнулся и начал застегивать свою объемистую сумку.— Не иначе, вас кто-нибудь крепко любит... Верная примета!

— Может, для кого-нибудь и верная, не знаю,—хмуро ответил Талащенко.

«Верная примета!» — с горечью повторил он про себя.

— Разрешите идти, товарищ гвардии майор? — вытянулся фельдшер.

— Иди, иди.

Фельдшер юркнул в узенькую низкую лазейку, и тотчас опять завибрировал его бойкий, развязный тенорок.

— А-а! С благополучным возвращеньицем! Очень рад за вас!

«С кем это он?» — прислушался командир батальона, осторожно надевая каску.

Зацепив головой за тонкие бревнышки перекрытия, кто-то неловко ввалился в тесный блиндаж НП и встал в проходе, не говоря ни слова. Желтые лучи заходящего солнца косо били в амбразуру, и, когда человек, пошатнувшись, попал в золотисто-дымный столб света, Талащенко узнал и не узнал его.

Это был Никольский. Но от его щеголеватости не осталось и следа. Лицо начальника штаба отекло и заросло, он тяжело мигал опухшими красными веками и наконец сделал правой рукой какой-то странный жест»

— Р-разреш-ш-шите долож-жить?

«В дым!» — понял Талащенко.

— Не разрешаю,— покосившись на дремавшего телефониста, негромко, но твердо сказал он.

Никольский вяло поморщился, пожал плечами.

— П-почему... разреш-шите узнать?

— Поговорим, когда проспитесь.

— А! Понимаю... Я выпил... Да. Ну и что? Ну и выпил! Может, последний раз...

— Пистолет! — сухо потребовал Талащенко.

— Пистолет? Э-э! Не выйдет! Я на пер-редовую пришел! Я должен бить немцев! — Никольский, шатаясь, подошел к нему вплотную. Его налитые кровью мутные глаза глядели холодно и жестоко.— Н-не выйдет, понимаешь? — Он поднял растопыренные пальцы к самому лицу комбата и захохотал.— Пистолет! Х-ха! А дулю в-видел?

Побледнев, Талащенко молча поймал его руку, стиснул ее, вывернул за спину и вытащил из расстегнутой кобуры Никольского новенький «ТТ». Сгорбившись, начальник штаба только охнул.

— А теперь спать! — сказал Талащенко.

— М-может, ты меня... п-побаюкаешь?

— Я тебе сейчас морду набью!

Никольский ухмыльнулся.

— А ты... это... ничего парень! Свойский!

— Спать, говорю! Иначе трибунал и штрафная рота!

— А ш-шуму не надо! Не надо шуму! Есть спать! Буду спать, буду!.. Я, знаешь, выиграл!.. Эти... пенги[5] ихние... Тыщи три. Ну и выпил. Вина достали, закусочки... Спиритус винис! «С-сердце к-красавицы...» — попробовал было запеть Никольский, но на втором слово затих, осоловело осмотрелся, покачнувшись, шагнул в темный угол, сел там на пол и откинулся к земляной стене.