Иуда: предатель или жертва?

Библейские парадоксы, обозначенные четырьмя каноническими Евангелиями, преломляясь в христианском творческом сознании, повлекли за собой впоследствии последовательные перевоплощения Иуды — решавшие или не решавшие, опровергавшие или усугублявшие те многочисленные противоречия и несоответствия, что встречаются в Новом Завете. Выстраивая свое повествование во второй части этой книги, я исхожу как раз из того допущения, что образ Иуды неоднократно переосмысливался с древнейших времен до наших дней во многом именно из-за белых пятен и противоречий в самых ранних евангельских свидетельствах о его роли, как «орудия» свершения драмы Страстей Господних. Многие мыслители и деятели культуры, убежденные в том, что участь Иуды не соответствовала логике евангельских повествований, предлагали свои интерпретации характера и роли Иуды. Порожденные ими многочисленные «ипостаси» двенадцатого апостола и описываются во второй части данной книги. Однако, в каком бы «амплуа» не выступал Иуда в длинной чреде своих правдоподобных и неправдоподобных перевоплощений, каждый из его образов является неполным, пристрастным и не согласующимся с остальными. Во всех послебиблейских трактовках личности Иуды противоречия решались путем отрицания или замалчивания тех или иных аспектов евангельских свидетельств. И потому появление многочисленных образов Иуды, разнящихся подчас довольно сильно между собой и поведением, и характером, было неизбежно. Ради ясности я стараюсь анализировать по отдельности образы Иуды отверженного и изгоя, любовника и героя или жертвенного спасителя. Хотя своенравный Иуда время от времени яростно бунтует против такого искусственного дробления его многогранного характера.

Вторую часть открывает третья глава, «Проклятое кровосмешение», посвященная Иуде — «козлу отпущения» или изгою. С древности и до Нового времени, когда большинство людей не имели возможности сами читать Библию и устные предания активно множились, пример всячески чернимого Иуды предостерегал против бытовавшей тогда практики ростовщичества и увлечения религиозными ересями, распространением которых сопровождалось формирование обществ Средневековья и эпохи Возрождения. В начале XIV в. Данте изобразил Иуду с головой, застрявшей в огромной красной глотке Люцифера в самом центре скованного льдом ада. Инквизиторы XV и XVI вв. активно применяли «Иудин стул» для пыток обвиняемых. Несчастных сажали на пирамидальное острие, пронизывавшее и затем разрывавшее им анус, вагину или мошонку: подобные наказания считались подобающим возмездием за анальные и оральные злодеяния, приписываемые Иуде и иудеям в минувшие века. Со времен теологических рассуждений Отцов Церкви и до появления самых ранних записанных баллад, преданий и мистерий Иуда нередко предстает полукровкой с порченой, нечистой кровью, стирающей границы между человеком и животным, человеческим и дьявольским, живыми и мертвыми. Увлечение мотивом тлетворного, вредоносного влияния, заразности Иуды породило великое множество книжных иллюстраций, фресок и гравюр с изображением окровавленных внутренностей и кишок Иуды, зубастого рта, черных демонов и насекомых, нередко ассоциировавшихся с Иудой, а также фольклорных преданий на тему зловония, осквернения христианских святынь, совершения ритуальных человеческих жертвоприношений, вампиризма и каннибализма иудеев. Но почему Иуду вдруг начали сравнивать с Эдипом? Не указывает ли это на его переход из анальной и оральной стадий развития в стадию фаллическую?

В четвертой главе «Приковывающие взгляд поцелуи» описываются мозаичные витражи, Псалтыри, гравюры на дереве и картины маслом, созданные в период с XII в. до эпохи Возрождения и представляющие антагонистов Иисуса и Иуду соратниками. Один мотив в особенности привлекает художников: предательский поцелуй. Иуда, воспринимающийся как олицетворение всеобщей человеческой греховности, обозначает новую проблему: как близко соседствуют друг с другом зло и добро, порочность и чистота. Декларируя непостижимость смысла самого акта предательства, такие мастера изобразительных искусств, как Джотто, Дюрер, Лудовико Карраччи и Караваджо, акцентируют внимание зрителя на том, насколько близки неправедность и благочестие, умерщвление плоти и торжество духа. Некоторые художники используют историю об объятии и поцелуе Иуды для того, чтобы затронуть проблемы признанных отклонений — садизма или сведения любви к голому эротизму. Тогда как другим Иисус и Иуда видятся противниками, разыгрывающими по ролям любовный или духовный союз. В четвертой главе поднимается вопрос о том, что может означать тот факт, что самый распространенный в нашей культуре образ двух обнимающихся мужчин обязан своим появлением акту предательства Иуды? Ведь, по крайней мере визуально, объятие Иисуса и Иуды могло восприниматься и воспринималось в ряде случаев как гомоэротическое, гомосексуальное.