Итоги № 52 (2012)

Когда еще и читать такие книги, как не под Новый год — любуясь наряженной елкой или предаваясь воспоминаниям о елках своего детства. Однако книга историка Аллы Сальниковой — это не столько сентиментальное путешествие по волнам коллективной памяти читателей, выросших в советское и постсоветское время, сколько глубокое исследование того, как эпоха отливала и запечатлевала себя в предметах.

«Беспредметная красивость» елочных украшений эпохи модерна сменялась жестким тоталитарным запретом на «буржуазный» елочный декор во второй половине 1920-х годов, который в свою очередь уступал место новой елке советского образца — порождению сталинской концепции, согласно которой «жить стало лучше, жить стало веселей». Бесхитростные «дрезденские» игрушки из тисненого картона, простенькие ватные самоделки, бумажные флажки и хрупкие восковые отливки вытеснялись фабричного производства стеклянными домиками, шарами, хлопушками, красноармейцами и физкультурниками. Венчающая елку звезда из шестиконечной — рождественской — превращалась в пятиконечную — революционную...

Впрочем, если придирчивый поиск в елочной мишуре таинственных знаков времени не кажется вам занятием достаточно увлекательным, все равно не спешите откладывать книгу Сальниковой: великолепные картинки, запечатлевшие игрушки (а также открытки и прочую новогоднюю атрибутику) разных лет, наверняка вызовут у вас приятную ностальгию.

Сны наяву / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Сны наяву

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Театр

«Почтигород» Джона Кариани в Театре на Малой Бронной

 

Не знаю, кто определил жанр этого представления как «сон в зимнюю ночь» — автор пьесы Almost, main Джон Кариани или режиссер спектакля «Почтигород» Сергей Голомазов. Во всяком случае истории, пригрезившиеся драматургу, постановщик материализовал, ни на минуту не забывая, что они всего лишь видения. Историй девять, и персонажи сменяют друг друга с клиповой скоростью. Каждая история рассказывается ради того, чтобы с каждым из них произошло чудо — пробуждение любви. Всякий раз на свой лад, потому как люди — разные. И слова «чудо», «любовь», «нежность», «грусть» в этом случае надо было бы писать с прописной буквы. И вовсе не из-за романтической возвышенности, а, напротив, благодаря гротескной заостренности. Вот такой здесь парадоксальный лиризм, проиллюстрированный в финале, вернее, в выходе на поклоны, когда все счастливо соединившиеся пары выбегают к рампе в торжественных свадебных нарядах... обутые в валенки. И артисты прекрасно чувствуют себя в иронической атмосфере спектакля.

За красоту постановки в ответе сценограф Николай Симонов и художник по костюмам Евгения Панфилова. Им удалось чувством юмора уберечься от гламурной сентиментальности: снежинки трогательно порхают, но под ногами нежно влюбленных скрипит и хрустит пенопласт.

Замылили / Искусство и культура / Художественный дневник / Балет

Замылили

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Балет

«Мойдодыр» в Большом театре

 

Большой театр вспомнил о юном зрителе, десятки лет сидящем на диете из «Щелкунчика» и «Чиполлино». Объявленный конкурс выиграл опытный на этом поле композитор Ефрем Подгайц (несколько шедших с успехом опер для детей), постановку получил неопытный балетмейстер Юрий Смекалов (артист труппы Эйфмана, практиковавшийся в концертных номерах для коллег и программах для фигуристов). Театр же не поскупился и сделал детскую историю по-взрослому: развернулся на два акта, кинул лучшие силы количеством в 90 артистов, в том числе три состава солистов, сотворил почти полторы сотни технологически сложнейших костюмов. Но, честно сказать, даже гипнотическая музыка Подгайца не заслонила плоскую хореографию: ее автор застрял между нуждой раздать труппе традиционные дуэты с вариациями, чтобы «выглядеть достойным Большого театра», и естественным желанием сделать оригинальный контрапункт к звонким строкам Чуковского.

Но хореографу кинули спасательный круг. Художественным решением спектакля занялся Андрей Севбо, много работающий в знаменитом Санкт-Петербургском театре марионеток имени Деммени, он и вывез на себе большую часть затеи, включая режиссерские ходы. По сцене гуляют пузатый Самовар с сапогом на голове и зубастая Расческа, вертятся парой Веник и Совок, никак не могут состыковаться две Половинки разбитой чашки, а Подушка, как лягушка, выпрыгивает из-под и бежит от Замарашки. Севбо ввернул в этот мир приметы олитературенного быта двадцатых, поселив в него зеленую лампу и деревянную лошадку, сделал его уютным и вещным.

В итоге, несмотря на обещанный балет — дуэт Мочалки и Замарашки, танец с мыльными пузырями, вальс умывающихся цветов, — все это очень напоминает дефиле посуды из «Красавицы и Чудовища», а еще больше давнюю «Синюю птицу» театра Сац.