Итоги № 45 (2012)

— Употребление по отношению к Смутному времени понятия «польская интервенция» (равно как и «шведская интервенция») неправомерно. Эта формула возникла при Сталине, и зачем нам это повторять теперь, я не знаю. Интервенция предполагает потерю суверенитета страны, а Россия с ним в начале XVII века не расставалась. Мы должны помнить, что, когда речь шла о призвании польского королевича Владислава на русское царство, в августовском договоре 1610 года (его заключили московские бояре от имени всех чинов Российского государства с гетманом Жолкевским, выступавшим от имени Сигизмунда III) специально оговаривалось, что его польская свита в Москве будет крайне ограниченна, что править он будет совместно с Боярской думой. Он не имел права менять институты и порядки государственного устройства, назначать иностранцев в приказы или воевод в города, все важнейшие земельные и финансовые вопросы должны были решаться им совместно с земскими соборами. Владислав обязывался перейти в православие и сохранять статус Русской православной церкви как государственной. Вот такая «интервенция».

Конечно, в пропагандистском усердии частью польско-литовской элиты высказывалась идея колонизовать Россию. Это было хорошо для воздействия на сейм, для мобилизации сил. Но больше было похоже на дешевую пропаганду. Польско-литовские политики прекрасно осознавали, что в России прочно сложилось сословие «благородных» воинов-землевладельцев в 20—25 тысяч человек — служилые люди «по отечеству». Они привыкли владеть землей в своем царстве, пользоваться плодами труда крестьян и считали своим правом и обязанностью нести военную службу и управлять податными сословиями, исповедовать свой вариант христианской веры. Так с какой же стати они будут это отдавать соседям? Нет. Это война не на жизнь, а на смерть.

— А могла ли Польша в этой войне победить?

— В чем-то тогдашняя Речь Посполитая была мощнее России. Например, качество ее кавалерии было много выше русской и в полевых сражениях поляки были искуснее. Русские же отличались при осаде и защите крупных крепостей и мастерским использованием артиллерии, которой у наших предков было больше и по количеству, и по типам орудий. У нас также неплохо было налажено военно-инженерное обеспечение. Но главное не в этом. Надо понимать, что король в своих военных планах был весьма ограничен сеймом. Оккупировав Смоленск после почти двухлетней осады, Сигизмунд не решился идти на Москву, а поехал праздновать триумф в Польшу по образцу римских императоров. Иными словами, реальных сил и средств на завоевание России у Польши не было. А значит, польской плетью русский обух было не перешибить.

— Почему Сигизмунд передумал посылать в Москву сына и решил сам стать царем Московии?

— Польский король лишь попытался стать «соправителем» сына в России. Но он переоценил свои возможности и недооценил силы сопротивления. Он уверовал в то, что у него в руках сосредоточены основные рычаги власти в России, что авторитет победы 1611 года в Смоленске поможет ему в борьбе с оппозицией в сейме. Но не случилось. Денег на новые военные действия в России не было. Король, видимо, надеялся на свою «партию» в Москве, на то, что польский гарнизон продержится в первоклассной по тем временам крепости (Кремль плюс Китай-город) столько времени, сколько ему понадобится для подготовки новой экспедиции. Что внутренние противоречия в русском обществе неразрешимы. Но он недооценил потенциал первого ополчения (с начала лета 1611 года власть польского короля была реальной только в Кремле, Китай-городе да Смоленске) и явно просчитался со вторым ополчением. Запоздавшая попытка привезти королевича в Россию зимой 1613 года окончилась провалом.

— Чья была идея пригласить на русский трон «интервента» Владислава?

— Сама по себе практика приглашения на трон представителя династии из соседнего государства существовала в Восточной Европе по крайней мере с конца XIV века. Вполне возможно, эта идея пришла в голову русским, которые уже вдоволь насмотрелись на то, что происходит, когда ими правят местные цари или самозванцы. Не исключено, что изначально о призвании Владислава на русское царство заговорил бывший сторонник Лжедмитрия II боярин Михаил Глебович Салтыков. Есть сведения, что Салтыков еще в 1602 году на приеме у польского короля в качестве посла Бориса Годунова видел Владислава и просил дозволения поцеловать у него руку. Не исключено, что уже тогда Салтыков стал сторонником польской партии в московской элите. В феврале 1610 года именно он вел переговоры о призвании Владислава на русский трон. В октябре 1611 года Салтыков вместе с князем Юрием Трубецким возглавил посольство от Семибоярщины, с тем чтобы настоять на присылке новых польских войск и отпуске Владислава в Москву, но ничего из этого не вышло.