Итоги № 36 (2012)

Дебютантка в кинорежиссуре, Лесли Хэдланд взялась за экранизацию собственной пьесы, полной саркастических диалогов и с успехом шедшей в Нью-Йорке, собрав очень хороший ансамбль из актрис. И, надо сказать, каждый типаж сидит на них как влитой. Кино получилось женское, но не феминистское. Первая часть фильма, обещавшая нам переливы свадебной комедии, превращается в социально-психологический этюд об одиноких женщинах. Данст играет прожженную завистливую бестию, нисколько не стремясь смягчить образ. Каплан достались самые яркие монологи и история с возвращением бывшего бойфренда. Но лучше всех Айла Фишер, слепившая свою дуреху из открытой сексуальности и живого, ненатужного комизма. В сущности, это кино о том, что полудетская закадычная дружба не выдерживает испытания встречей спустя много лет — компанейские шутки «для своих» больше не остроумны, обаяние нерасцветшей женственности померкло. И о том, как непросто быть женщиной в нашем жестоком мире, сколько опустошающего зла накапливается в душе у многих из-за стремления вписаться в навязанные обществом стандарты.

Как молоды мы были... / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Как молоды мы были...

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Книга

В продаже мемуары Сергея Гандлевского «Бездумное былое»

 

Несмотря на то что классическая гребенщиковская фраза про «поколение дворников и сторожей» давно вошла в повседневный речевой обиход, о том, как в действительности была устроена жизнь этого самого поколения, помнят сегодня немногие — собственно, лишь те, кто сам себя к нему причисляет. Поэтому очевидно, что мемуарное свидетельство Сергея Гандлевского, одного из создателей поэтической группы «Московское время», а также архетипического «дворника и сторожа», в этом — историческом и культурном — смысле совершенно бесценно. Впрочем, пожалуй, не только в этом.

История поколения, отвергшего как открытый протест, так и открытый конформизм, сегодня вновь становится необычайно актуальной. Вместо того чтобы быть вместе с властью или против нее, круг Сергея Гандлевского выбрал путь осознанного и упорного ее игнорирования: живя в Советском Союзе, они словно бы не подозревали о его существовании. Низкоквалифицированный (преимущественно физический) труд, вечная бедность, бездомье и скитания (порою, правда, весьма романтичные), скверный алкоголь, дешевый табак и полное отсутствие жизненных перспектив — такую цену платили они за счастье ничего не ждать от советской власти, читать неподцензурную литературу, до хрипоты спорить об искусстве на прокуренных кухнях и, главное, мерить все происходящее вокруг исключительно мерою собственного вкуса.

Собирать бруснику в Карелии или сверлить лед в гляциологической миссии на Памире, мести улицу или разгружать фуры — для «дворников и сторожей» все эти занятия были равно не зазорны, поскольку позволяли высвободить время и добыть немного денег для главных дел — творчества, не имеющего ни малейшего шанса на признание, и возвышенной дружбы, полностью лишенной какого-либо корыстного субстрата. В этом контексте неудивительно, что именно об этих двух составляющих своей жизни — о людях и о текстах — пишет Гандлевский в «Бездумном былом» больше всего. Персоны известные и не очень, так или иначе повлиявшие на автора на разных этапах его жизни, проходят по страницам книги чинной чередой: Александр Сопровский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Аркадий Пахомов, Петр Вайль, Дмитрий Пригов, Лев Лосев... О каждом из них — даже о тех, с кем отношения не сложились или в какой-то момент испортились, — Гандлевский говорит честно, но при этом тепло и уважительно. Примерно так же он отзывается и о своем творчестве — без истерики, без позы, но и без избыточной скромности или навязчивого кокетства. Искренне стремясь понравиться, автор в то же время бдительно следит за тем, чтобы остаться собой, не утратить собственного лица, голоса, интонации.

Однако сколь бы обаятельным рассказчиком и собеседником ни был Гандлевский (а он в самом деле именно таков), главная ценность его книги все же, пожалуй, заключена в ее неожиданной и парадоксальной своевременности, чтоб не сказать — практической применимости. Сегодня, когда мыслящая часть общества (этот термин почему-то кажется куда более уместным, чем изрядно истрепавшееся словечко «интеллигенция») стоит, кажется, перед совершенно определенной дилеммой — быть за власть или против нее, полезно вспомнить о существовании третьего пути.

Фамильные ценности / Искусство и культура / Художественный дневник / Выставка

Фамильные ценности

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Выставка

«Семья Траугот» в Русском музее