Мы пошли с Ельциным, я его, кстати, по дороге пригласил в Беловежскую Пущу. Нашли Горбачева, выпили по рюмке коньяку и пошли обратно. Ельцин на удивление был предельно корректен и никогда не позволял себе обращаться к коллегам на «ты». В отличие от Горбачева. Только потом уже по телефону в Беловежской Пуще Михаил Сергеевич впервые обратился ко мне на «вы».
— Что Горбачев вам сказал, когда узнал о подписанном соглашении о том, что СССР фактически перестает существовать?
— Мы втроем, с Ельциным и Кравчуком, сели подписывать это заявление. Борис Николаевич в шутку говорит: мол, мы с Леонидом Макаровичем решили, что вы лучший друг Горбачева и поэтому звоните ему и расскажите, что за решение мы тут подписываем. Я же Ельцину также в шутку ответил, что мы с Кравчуком решили, что вы — лучший друг Буша и поэтому звоните ему после моего разговора с Горбачевым. В общем, договорились.
Я пошел звонить по «тройке» самой секретной правительственной линии. Берет трубку какой-то офицер и начинает задавать кучу глупых вопросов: «А это кто звонит? А откуда? А по какому вопросу?» Ежу было ясно, что никто другой не может с этого номера звонить, кроме меня! Потом второй офицер взял трубку и заново все вопросы задавал. Наконец надо было выдержать длинную театральную паузу, в чем Горбачев был горазд.
А что происходит на другом конце кабинета? Ельцин звонит по обычному городскому телефону в Белый дом. Дозванивается и, не зная, что я говорю не с Горбачевым, а с одним, другим, третьим офицером связи, уже начинает диалог с Бушем. Козырев громко переводит...
Наконец дозваниваюсь и говорю: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Мы здесь подписываем такое-то заявление. Мне поручено вас информировать об этом». Он отвечает таким нагло-поучительным тоном: «М-да! А вы задумались над тем, что об этом подумает международная общественность?» Я говорю, что вот сейчас Борис Николаевич беседует с Бушем, так тот приветствует наш шаг. В трубке наступает мертвая тишина. Я сказал: «Спасибо, я довел до вашего сведения». Ответом было очень долгое молчание Горбачева. Я положил трубку. Никакого благого мата с того конца не было. Более того, Михаил Сергеевич впервые обратился ко мне на «вы».
— Изначально цель была совсем другая. Предстояла очень тяжелая зима. И несмотря на то, что я был горячим сторонником рыночной экономики, понимал, что если мы будем закручивать рыночные гайки, то замерзнем. У нас нет денег, нет авторитета, нет возможности получить кредит и нет возможности что-то купить у России за деньги, так как они стремительно обесцениваются. Поэтому мы хотели попросить чуть-чуть притормозить рынок и попросить Ельцина помочь нам с нефтью и газом. Меня к этому активно подбивал Кебич, хотя сейчас это отрицает. Говорит, что я специально его в Вискули заманил. Когда в Ново-Огареве мы с Ельциным пошли возвращать обидевшегося на нас Горбачева, я говорю Ельцину: «У вас в России такая красивая золотая осень, но и у нас в Беловежской Пуще тоже есть что посмотреть. Приезжайте в гости». Сам я там был только туристом, а на правительственную базу в Вискулях вообще ни разу не ездил. Ельцин с удовольствием согласился.
— Дальше наши службы согласовывали время. Потом мне Кебич говорит: мол, слушай у нас хорошие отношения с Украиной, одинаковые интересы. Давай не будем создавать нездоровую конкуренцию. Я позвонил Ельцину, и тот был не против, чтобы присутствовал и Леонид Кравчук.
— Мы даже не говорили, какие вопросы будем обсуждать. Лишь договорились, что надо бы взять с собой полномочные делегации, чтобы не пришлось в случае чего обращаться к экспертам. Но главный вопрос был — как начинать зиму.
— Уже в Пуще мы начали думать, как же нам быть. Получается, что надо обращаться к Горбачеву, чтобы он как президент СССР поспособствовал поставке углеводородов из одного субъекта СССР в другой. И тогда выходит Геннадий Бурбулис. Хотя я философов и общественников никогда не любил, к нему относился всегда положительно. В общем, он произносит фразу, после которой мы до сих пор остаемся закадычными друзьями: «А не согласитесь ли вы расписаться под такой фразой: «СССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».