— Мне было полтора года. У меня болели уши, и чтобы как-то меня утешить, мне подарили цветные карандаши. Я до сих пор помню запах этих карандашей. Когда после войны к нам в институт привезли всякое оборудование из немецких лабораторий, там были карандаши чешской фабрики KOH-I-NOOR — я сразу вспомнил этот запах. Еще я помню, что, когда появился мой младший брат Андрей, во мне проснулась ревность. К тому же он был в коляске, а у меня коляски не было, и это возбуждало зависть. Правда, довольно скоро мне купили велосипед, и тогда завидовал уже Андрей. Но как-то мы преодолели все трудности и остались дружны на всю жизнь.
В неменьшей степени запомнились всяческие страхи. Один из них связан непосредственно с моей дальнейшей профессией. Меня все время тянуло в отцовскую лабораторию, и отец иногда брал меня с собой. Как-то он привел меня в помещение, где стоял первый в мире ускоритель. Этот ускоритель разработали и построили ученик отца Кокрофт и физик Уолтон; на нем впервые было продемонстрировано, как пучком ускоренных частиц можно расщепить ядра лития. Это была довольно сложная установка, напряжение на которой достигало полумиллиона вольт. Подо всем этим гигантским устройством, протянувшимся на два этажа, была маленькая кабина, где экспериментатор на флюоресцирующем экране наблюдал через микроскоп частицы от ядерных превращений. Эта маленькая кабинка меня очень привлекала, но я даже заглянуть туда боялся — пугал черный ящик, задернутый плотной материей, где помещался экспериментатор. Отец рассказывал мне, что первым туда залез Резерфорд и, когда было подано напряжение, увидел ядерное расщепление, вызванное пучком ускоренных частиц. Так я и не побывал на месте экспериментатора в первом в мире ускорителе, хотя мог бы!
— Именно так, ведь остальные наши родственники были географами. Прадед по линии отца генерал царской армии Иероним Стебницкий служил начальником топографической службы, был членом Русского географического общества. Моя бабушка тоже была членом географического общества, занималась фольклором народностей нашей страны. Мой младший брат Андрей Петрович тоже был географом, много лет преподавал на географическом факультете МГУ, заведовал кафедрой рационального природопользования. А я, хоть и являюсь физиком, после перестройки тоже переквалифицировался в географы — стал заниматься проблемами народонаселения Земли. Так что мы традиционные географы.
— Там в то время жил и работал отец. Приехал он в Англию в 1921 году вместе с группой советских ученых, в которую входили Алексей Николаевич Крылов и Абрам Федорович Иоффе. Это были ученые с мировыми именами, они должны были восстанавливать разрушенные в результате революции и войн контакты, закупать научное оборудование и литературу. По иронии судьбы Крылов впоследствии стал тестем моего отца. В Кембридже Петр Леонидович познакомился с великим Резерфордом, увидел его лабораторию и очень захотел там поработать. Но Резерфорд опасался иметь у себя сотрудника из советской России, что было совершенно неудивительно, учитывая, что в то время не было даже дипломатических отношений между Англией и нашей страной. Все же Капице удалось уговорить Резерфорда дать ему возможность работать в Кавендишской лаборатории, и в конечном счете он прожил в Англии 13 лет.
Надо сказать, причиной его желания остаться в Англии был не только научный интерес. Отец уехал из России вскоре после тяжелой утраты: во время эпидемии испанки он потерял свою первую семью — жену и двух детей, и хотя его работа в Кембридже была очень успешной, он страдал от одиночества и семейной неустроенности и часто писал об этом своей матери Ольге Иеронимовне в Петербург. Только через пять лет отец встретил в Париже мою будущую мать Анну Крылову, которая жила там в эмиграции, и они поженились. Вскоре после моего рождения отец был избран членом Лондонского Королевского общества. Тогда же он начал строить дом. Дом этот до сих пор стоит на Хантингтон-роуд, которая идет на северо-запад от Кембриджа.