Обвиняли же нас в попытке совершения государственного переворота, на сей раз — в Восточно-Казахстанской области. У меня были такие статьи: приготовление к терроризму, по которой мне грозило 10 лет, создание незаконных вооруженных формирований и прочая. Считают, что я сидел за хранение оружия, но это не так — у меня не нашли даже перочинного ножа. Другое дело, что нацболы были арестованы за покупку автоматов и взрывчатки. Об этих событиях «фильммейкерами» ФСБ был снят фильм «Суд над «призраком», его показывали по Первому каналу, в нем утверждалось, что я якобы организовывал еще одну горячую точку. Комментарии шли за кадром тревожным голосом «а-ля Мамонтов». Нас обвиняли в том, что мы собирались проводить акты терроризма против американских интересов в Усть-Каменогорске — против руководителей энергокомпаний... Что я собирался поднять в Усть-Каменогорске восстание и отделить область от Казахстана.
Скажу лишь, что нас предали и арестовали на границе с Казахстаном в горном охотничьем домике в полутора тысячах километров над уровнем моря. Нас было восемь человек. С гор спустилось около роты спецназа ФСБ — до зубов вооруженный сводный отряд из фээсбэшников Республики Алтай, соседней Новосибирской области, Барнаула и Московской области. Только спецназовцев ФСБ я насчитал 77 человек. Так вот поутру один из наших ребят вышел отлить и тут же вбежал обратно с воплем: «Войска идут!» Ворвались перепуганные спецназовцы, кто-то кричал: «Стоять!», кто-то — «Лежать!».
...На суде мне неожиданно дали всего 4 года, потому что ФСБ многие вещи проспала, порой — в буквальном смысле слова. Лишь один пример: фээсбэшники сопровождали в поезде наших ребят, отправившихся с оружием и взрывчаткой, но забухали. И наших людей взяла обычная милиция, которой они показались подозрительными. Так что до места мои ребята не доехали, и доказать, куда они направлялись, было невозможно.
— Дни до освобождения я не зачеркивал. Открыл в себе некое мистическое измерение: решил для себя, что так и надо, что я здесь живу, и, как монах, погрузился во все это. Я полноценно жил, писал как проклятый. Написал семь книг и умудрился передать их на волю. Пока я сидел, они уже выходили.
— Преувеличение. Пару раз давал деньги на политзаключенных. Сам я никогда Березовского не видел — лишь разговаривал по телефону, когда вышел из тюрьмы: поблагодарил за подарок. Одно время он рассматривал нас как силу, способную демонтировать режим. Единственное, чего он не учел, — то, что против нас давным-давно были развязаны репрессии, что долгие годы мы боролись фактически одни и нам было очень тяжело. А так, думаю, мы его надежд не обломали.
— Все свои деньги начиная с 2004 года я вкладываю в партию. Нищенское существование партии с самого начала было проблемой и так ею и осталось. Офисов нас всех лишили последовательно. Последний, на Каширском шоссе, отобрали силой в 2007 году. Приехала милиция, прорезали дыру в двери и вынесли людей за руки за ноги.
Эпизодически деньги появляются — кто-то что-то вдруг передает, вообще же справляемся сами. Я отдаю все, что у меня есть, и получаю от этого удовольствие. Отчего нет?
У самого у меня долг в 500 тысяч рублей Юрию Лужкову и 35 тысяч — российской службе судебных приставов. Приставы лишили меня возможности выезда куда-либо за границу. Не могу съездить даже на Украину, чтобы сходить на могилу родителей.
— Из всех них можно говорить как о политике разве что об Удальцове. Политика не надо путать ни с журналистом, ни с медийной персоной. Политик либо руководит политической организацией, либо является в ней авторитетным человеком. Без политической организации политика быть не может, это нонсенс. А у нас и Ксения Собчак оказалась политиком. Навальный же блекнет на наших глазах, и он никогда не был политиком и не будет. Он — адвокат, разоблачитель власти.