Итальянские каникулы. Чао лето!

– Traducimi18, – просила она после каждой моей реплики.

      И Макс умело преображал мой несовершенный английский в превосходный итальянский.

– А-ha! – восклицала Руби.

      А Макс пользовался своим ростом, подмигивая мне добрым врачебным глазом. Он сразу думал обо мне хорошо. Сразу-друг. Это вредная привычка, особенно, если видишь человека впервые. Ладно, прощаю. Возможно, когда-нибудь мне удаться простить и себя.

– I have to go to work. My room is your room for this vacations19.

– Ты меня что, бросаешь тут?

– I have to go20, – повторил он и снова протянул руку.

Вечером я никуда не иду. Руби объясняет про «тутти» и «кафэ», но я знаю эту уловку – придут все или не придут, вечер все равно состоится. Так что я прижимаю одну руку ко лбу, а вторую – к животу и отвечаю «но». Руби показывает, чтобы я шла в комнату, «дормирэ». «Си», отвечаю я и ухожу наверх. Шаг, еще шаг и я в одиночном раю. Закрываю за собой дверь и устраиваюсь у окна на прикроватной тумбочке. За меня достается рубиному мужу Джанни. Он сидит на террасе, курит и тоже никуда не собирается. Я бы ему подсказала пожаловаться на голову и живот, но запасы рубиного доверия наверняка иссякли на мне. Так что он встает, надевает рубашку, которую Руби принесла ему, и, как есть, в шортах и сланцах идет за ней.

Остаюсь наедине со сломанным центром и бдительными унитазами за стенкой, поднимаю с пола брошенный второпях блокнот и пишу:

«Ну, дом двухэтажный, две машины, два сына. Максимильяно знает английский, мне будет трудно общаться с остальными. Хозяйку (зачеркиваю) зовут Руби, хозяина (туда же) Джанни. Еще есть Фабио, это второй сын, Сильвия и Сеара – кто из них животные, а кто люди – до конца не разобралась. Руби видела мои распечатки, а словарь – нет. Кстати, я понимаю ее! Жить можно».

На новой странице рисую вид из окна: крыша, деревья, холм, кусты, дорога. Ставлю дату. С меня на сегодня все.

День первого утра

и пишины

Просыпаться в Италии страшноватенько. Но еще страшнее – делать это в первый раз. Что-то впилось в мою шею и обмоталось вокруг нее словно пуповина. Спросони кажется, что я на привязи и совершенно обездвижена. Сон не идет ни туда, ни сюда, да еще и это первое утро, когда вообще непонятно, где я, в каком углу дверь и почему окно на другой стороне комнаты.

Поворачиваюсь к свету, он всегда лучше, чем все остальное. Свет будет всегда. Только нужно открыть глаза, только нужно быть им. Я есть, ура. В окне небо. В комнате бело. Проверяю шею – на ней действительно цепь, цепочка с крестиком. Никак не привыкну, что меня покрестили.

Лёля при всей своей педагогической подкованности резко перестала понимать меня. Она даже дипломную работу написала про подростковую психологию в туризме. Не помогло.

– Если будет нужно, подходи, буду тебя жалеть, – говорила она прошлым летом.

      Но я только пару раз «подошла», а потом Лёли не было. А когда была, я забывала, а она и не настаивала. У нее всегда есть чем заняться, ей хорошо одной. Та еще самодостаточная личность. Не то что я. А потом ее доброта и вовсе смылась в слив, когда она без стука ко мне в ванну зашла.

У нас зашелки никогда не было, да и к чему: никто не посягал на свободу моющегося. Я и не заметила бы ее. Зато она… так расхохоталась и давай кивать на меня. Вах да ойойой. Я сначала тоже засмеяться хотела, так она заразно умеет. Но что-то вдруг как резанет в солнечном сплетении. Тут я поняла, что она надо мной смеется, да еще и рассуждает при мне про мои же «новиночки».

Я и сама к ним не привыкла, а тут еще и она, словно я виновата в чем-то, словно раз я такая, то обнимать меня больше не нужно. Не зря я хотела мальчиком родиться. Даже Эдик, точно знаю, так не обсмеял бы меня. Врачи врачей оберегают. Пусть и будущих. После этого Лёля и перестала меня принимать за свою. Хотя увидев все, должна бы наоборот – соратницей по девичеству называть. Я и так и сяк, но что ни делаю, все не так. Помою посуду – не так, не помою – не то. Хожу, стою, сижу, читаю, играю, не играю – мешаю.

Тут Лёля и придумала это крещение. Меня она, конечно, ни о чем не спросила и не предупредила. В день икс выдала мне белую юбку, которую я давно у нее выпрашивала, и сказала следовать за ней. Эдика она в крестные отцы взяла, в матери – мамину подругу, которую я с похорон не видела.

      В церкви, уже перед самым-самым одергивает меня за плечо, мол, отойти надо. Ведет меня в каморку у входа, колготки свои снимает и мне отдает:

– Нельзя чтобы ноги голые были. Надевай.

      Я цмокнула, но надела.

      Очередь пропустили, стоим ждем новую. Она снова подтягиваем меня к себе. И снова в каморку.

– Я спросила у прихожанки, говорит не надо колготки, снимай.

– Лёлища, ты чего?

– Давай.