Истукан

Дима не сводил глаз с француженки, судя по всему, успевшей позабыть о его присутствии. Подавшись вперёд, навстречу морскому ветру, она нависла над ограждением, и Дима представил, как неверный ход дрогнувшего парома кидает её вниз. Ну что ж, придётся героически спасать! Дима увидел, как срывает рюкзак и широким жестом отшвыривает трость… Нет, трость лучше приставить к фальшборту и, разумеется, подальше от клюзов, а то вывалится в воду. И рюкзак не хочется бросать без присмотра. Но прыгать с ним в море глупо. М-да… Пока Дима носился по баку в поисках безопасного места для любимой трости и рюкзака с жёлтой папкой, француженка нашла себе другого героя. Или утонула. До фантазий об искусственном дыхании и счастливом пробуждении обмякшей француженки Дима не дошёл – помешал его любимец, кадет Габриэль. Он прогнал докучливых пассажиров с бака и проводил их до прохода возле рулевой рубки, убедился, что они не заблудятся в пути и не отправятся «искать туалет» где-нибудь между дымовыми трубами на шлюпочной палубе.

Француженка вернулась к койкам, а Дима спустился на вторую палубу, расположенную прямиком под прогулочной и равную ей по размерам; за выгородками тут начиналось открытое пространство трюма. Койки на второй палубе стояли такие же, двухъярусные и металлические, с голыми матрасами, а скамейки были пластиковыми и хлипкими – мало радости провести на них всё плаванье. В углу навалкой лежали туристические рюкзаки в гермомешках, над смотровыми окнами покачивались скрутки брезента – его опускали в дождь и сильную качку. Но Диму больше заинтересовали развешанные по стенам плакаты: от призывов мыть руки до президентского указа с перечнем наказаний за заведомо ложное сообщение о минировании.

На внушительном баннере, метра три на четыре, крупными буквами значилось: «Будьте честны, даже если другие не таковы, даже если другие не будут таковыми, даже если другие не могут быть таковыми». Мелкая приписка сообщала, что цитата взята из «Новой международной версии Библии», а её распространение профинансировано Братством христианских бизнесменов острова Палаван.

– Чудненько, – шёпотом прокомментировал Дима.

Следующий плакат обращался к родственникам повстанцев, воевавших на стороне Новой народной армии. Тем, кто сдастся и выйдет из горных убежищ, президент Филиппин обещал амнистию. Отдельным списком указывались преимущества капитуляции: от воссоединения с близкими до возвращения к цивилизованной жизни. «Сдай оружие и получи оплату. За пистолет 45 калибра – 16 тысяч песо. За дробовик – 13 тысяч песо. За американскую автоматическую винтовку „Армалайт“ – 45 тысяч песо». Снизу приводились номера телефонов, на которые рекомендовалось отправить эсэмэску о собственной капитуляции.

Дима старательно переписал текст плаката, решив, что вооружённым повстанцам место в его книге найдётся. Они выныривают из джунглей, наводят на «охотников за сокровищами» американские винтовки и начинают выкрикивать что-нибудь грозное и… повстанческое. Затем тащат героев в подземные тоннели времён Второй мировой. Нет, колониальных времён! А нижние горизонты тоннелей, конечно, забаррикадированы. Повстанцы боятся туда заглядывать, уверенные, что там обитают неупокоенные души августинцев-отщепенцев…

– Чушь какая-то, – буркнул Дима и зачеркнул последнюю запись.

Просмотрев остальные плакаты, он вернулся к лестнице и спустился к дверям кают-кампании, камбуза и кубрика, оттуда перебрался в коридор, ведущий к общим туалетам. Возле туалетов стояли полутораметровые газовые баллоны с крупными оранжевыми вентилями, а за ними прятался проход в трюм, куда Дима и проскользнул, поглядывая, нет ли поблизости вездесущего Габриэля.

Палуба трюма открылась до отказа набитой мешками с рисом, коробками с куриными яйцами, стальными бочками горючего, вязанками лука, каких-то стручков, корзинами, кипами рулонной стали и прочими товарами. Закреплённые отдельно, стояли две легковые машины и ржавый вилочный погрузчик «Далиан». По крыше погрузчика уверенно разгуливала курица. Там же, положив морду на лапы, дремал палевый пёс-аскал.

Удовлетворённый разведкой, Дима возвратился на первую палубу. Наскоро перекусил двумя купленными в Маниле питайями, «фруктами дракона». С разочарованием обнаружил, что внутри они красные и по вкусу чересчур сладкие. Затем Дима пристроился на пластиковом стуле у леерного ограждения, подальше от коек с шумными туристами, и уже взялся за молескин, когда к нему приблизилась француженка. Поначалу она стояла рядом, не давая сосредоточиться на блокноте – Дима исподтишка поглядывал на её оголённые запястья, – потом вовсе заговорила:

– Что делаешь?

Голос девушки был грубоватым, но полностью гармонировал с её внешним видом и казался приятным.

– Пишу.

– Ты писатель?

– Писатель, – согласился Дима.

– Я думала, все писатели старые. А ты настоящий писатель?

Французское «р» в английском «писатель» прозвучало очаровательно, однако не оно заставило Диму разволноваться. Он был готов немедленно влюбиться в француженку, если она действительно понимала, какую сценку они разыгрывают.