Клодий помолчал и с усмешкой заметил:
— Меня тебе, разумеется, обратить в эту нелепую веру не удастся. Но я надеюсь образумить тебя. Спасти, уберечь, сохранить, как помощника и как… друга!
Альбин с удивлением посмотрел на Клодия. Он еще ни разу не называл его своим другом.
А тот, полулежа, сделал ораторский жест, призывающий ко вниманию, и воскликнул:
— Вся эта твоя вера — сплошная утопия! Причем, гораздо бо̀льшая, чем остров Тапробана Ямбула или государство Солнца Аристоника! Ты только сам… сам, — Клодий несколько раз постучал себя согнутым пальцем по виску, — а не чужим умом, подумай, к чему призывает этот твой Иисус Христос? К какому-то непонятному покаянию, к наиглупейшему самоотречению, к безрассудному уходу от всего того, что только может быть дорого и приятно в этой жизни. А главное…
Клодий, видимо, бравший в свое время уроки у хороших риторов, сделал многозначительную паузу, чтобы подчеркнуть всю важность того, что он скажет сейчас, и повысил голос:
— Он призывает — к любви! И к кому? К тому, кто не может отплатить тебе добром! Но это еще полбеды, это еще можно как-то понять. Признаюсь, мое сердце тоже не из камня, в нем иногда бывает жалость. И хотя я придерживаюсь многовекового убеждения наших предков, что подача милостыни — есть признак малодушия и слабости, все-таки иногда подаю ее… Но ведь Он предлагает любить — и ненавидящего тебя, творящего тебе зло, более того, убивающего тебя!!! Это-то как прикажешь понять?!
Клодий знаком попросил Альбина наполнить им кубки из стоявшего на столике кувшина, отпил глоток и продолжил: