Исцеление в Елабуге

Рейер говорил, что каждый здравомыслящий немец, попав в эту переделку, понял, что час расплаты Германии близится. В лагере № 27 на общем собрании из числа военнопленных солдат и офицеров был образован подготовительный комитет, который и обратился со своим воззванием к товарищам в Елабуге.

Докладчик прочитал небольшой отрывок из этого воззвания:

– «Ни один здравомыслящий человек в настоящее время уже не сомневается в том, что поражение Германии неизбежно.

Это поражение будет для нашего народа уничтожающим, если все честные и здравомыслящие немцы не остановят Гитлера и собственными силами не покончат с этой разбойничьей войной прежде, чем наступит военный крах Германии.

Время не ждет. Каждый день войны требует от Германии новых и новых жертв, которых мы можем и должны избежать.

Немецкий народ измучен, истощен, он устал от этой войны. Он хочет и требует мира».

– Кто должен заключить этот мир? – спросил Рейер. – Никто, разумеется, не думает, что это сделает Гитлер. Войну можно закончить, лишь свергнув гитлеровский режим. Если же народ пустит события на самотек, тогда наше национальное положение будет еще хуже. Настало время, когда Германия должна признать свою вину. Мы должны доказать, что сами вынесли приговор гитлеровскому режиму…

Все на какое-то время притихли, а когда докладчик начал зачитывать имена тех, кто подписался под воззванием, оживились и зашумели. Он назвал фамилии Вайнерта, Бехера, Маале, Пика, Ульбрихта и фамилии некоторых пленных: Эшбозан, Хадерман, Кюгельман, Штресов.

«Вайнерт, – осенило вдруг меня. – Так ведь это он был автором листовки, которую я нашел в Воропаново! А д-р Хадерман? Ведь это же тот самый капитан, которого я знал как умного и решительного человека. Во всяком случае, последовательности этим людям не занимать!»

Рядом со мной сидел врач-офицер. Эти фамилии никакой симпатии у него не вызвали.

– Пятеро из них – коммунисты, четверо – солдаты! Вот так-то! Все это рассчитано на простачков.

Как раз в этот момент докладчик прочитал следующее:

– «Многие подписавшиеся под этим воззванием до последнего времени придерживались самых различных политических убеждений… Так что же, спрашивается, объединило их? А объединило их сознание, что только решительное выступление нашего народа может предотвратить катастрофу… Вчерашний сторонник Гитлера, с ужасом осознавший, куда ведет Германию разбойничья политика, уже протягивает руку бойцу-антифашисту…»

Я впервые услышал подобные предостережения, сказанные в полный голос. Докладчик был, безусловно, прав. Даже в нашей лагерной библиотеке появилось немало брошюр, в которых красноречиво доказывалась вся пагубность политики Гитлера.

Старший лейтенант объяснил, как мы можем в какой-то степени предотвратить эту опасность.

– У военнопленных нет винтовки, но они могут оказать поддержку тем, кто сражается с оружием в руках, если присоединятся к антифашистам и будут вести разъяснительную работу среди заблуждающихся.

Подготовительный комитет предлагал создать руководящий орган антифашистов – немецкий Национальный комитет, обратившись к Советскому правительству с просьбой разрешить образовать такой комитет в СССР. В воззвании предлагалось обсудить этот документ в лагерях и избрать представителей в учредительное собрание.

За создание комитета голосовали далеко не все из присутствующих. Около десятка штабных офицеров демонстративно покинули зал еще до того, как лектор закончил свое выступление.

Оценку положения я считал правильной. Мы, оставшиеся в живых, несли особую ответственность перед немецким народом. Правители третьего рейха готовы были и нас объявить мертвецами, лишь бы не иметь оставшихся в живых свидетелей. И все же были вопросы, которые меня мучили.

Имею ли я право нарушить присягу? Не нанесу ли я немецкому фронту удар в спину, если, находясь на территории вражеской страны, буду призывать к свержению Гитлера? Мне хотелось побеседовать об этом со старшим лейтенантом Рейером, но он с каким-то подполковником пошел обходить лагерь.

По дороге в клуб я встретился со старшим лейтенантом Гроне.

– Давайте немного пройдемся, – предложил я ему. – У меня есть кое-какие вопросы.

Он согласился и, помолчав, заговорил:

– Да, я понимаю: «Военная присяга» для офицера – не простые слова. Я лично никогда не присягал на верность вермахту. Мне удалось увильнуть от нее. И все-таки я солдат, боец своей партии – Коммунистической партии Германии. Ей я присягнул на верность до последнего дыхания. И я скорее умру, чем нарушу эту клятву! Но должен сказать, что моя партия никогда не обманывала меня, не предавала, попусту не жертвовала моей жизнью. Она никогда не требовала от меня чего-то антигуманного, аморального. Именно поэтому я никогда но попаду в положение, в каком оказались сейчас вы.

– Значит, по-вашему, присяга, как таковая, держится на обоюдном доверии? – спросил я. – Значит, верность требуется не только от того, кто принимает присягу, но и от того, кому она приносится? И если одна из сторон нарушает этот принцип, другая сторона может считать присягу недействительной?