Читаем Истребление персиян полностью

А вскоре Шура познакомил меня с моим будущим мужем Сашей Городецким (“Танечка, это чистый Пьер Безухов!”) и в качестве свахи требовал себе шаль. Так что следующими 16-ю счастливыми годами я тоже обязана Шуре.

Потом мы вместе работали в “Столице”, потом надолго поссорились (из-за того же чертова дедлайна), потом формально помирились (Шура явился в редакцию с букетом и при всех повинился), но дальше каждый жил уже свою, отдельную жизнь, тем более, что и я, и он ушли из “Столицы” и больше не работали вместе.

С появлением фейсбука мы радостно нашлись, договорились повидаться. Но, по разу съездив друг к другу в гости, поняли, что эта страница перевернута – слишком многое по-разному сложилось в наших жизнях за те три десятилетия, когда мы не общались. Так что всё ограничилось редкими комментариями в постах друг друга и иногда – перепиской. В последний раз это было за день до его смерти: мы переписывались о кардиологах, о проблемах с сердцем. Шура уверял, что ничего срочного и серьезного. И в том числе написал: “Если сдаваться в больницу, то тогда к Свету в Градскую”. Это было в четверг. А в субботу под сообщением Татьяны Толстой о смерти Шуры доктор Свет написал: “Я же ему сказал – немедленно ко мне!”. Не успел…

Шурочка, дорогой, вы были невероятным везением моей жизни, изысканным украшением ее. Спасибо! Без вас непривычно, как-то пусто, и всё время глаза на мокром месте. Оказывается, даже почти не общаясь с вами, а просто зная, что это в любой момент возможно, жить было много лучше, чем сейчас – без вас.

Я очень надеюсь, что вам будет покойно и хорошо в Царстве Небесном, в которое вы верили. Прощайте…

<p>Евгения Пищикова</p><p>Портал</p>

Однажды мы с Шурой застряли в лифте. В тот же миг – нас было 4 человека, и никого нельзя было назвать худым – лифт превратился в теснейший, но элегантнейший салон. Сколько было произнесено искрометных mots, какие взрывы шампанского смеха оглашали окрестности, тряся лифт! Лифтеры вздрагивали, трудясь. Как всегда и бывает в жизни, мы усиленно приближали именно то, чего и боялись – тот момент, когда трос наконец не выдержит, и четыре толстяка (Олешу в лифте мы переписали) с посвистом рухнут вниз. В тот раз ничего не случилось – нас вытащили минут через 45.

Когда знаешь человека 25 лет, срифмовать можно всё. А где рифма, там и нежданный смысл. Я вспоминала этот лифт во время моей ночи любви в Риме. Ну, так я ее назвала. В Италию меня впервые вывез Шура, я тогда совсем не умела выбирать жилье, да и волшебных сервисов еще не было. Окно в моем номере выходило в шахту лифта, пристроенного к очень старому дому.

Лифт – старый, с дверью-решеткой, украшенной кованой листвой, – был устроен музыкально: механизм испускал длинный хриплый вопль, а потом разражался чередой самых причудливых звуков. К середине ночи они сложились для меня в некую гармонию.

Сначала хтонический вопль, потом вой зимней волчицы, потом рев недоенной коровы, потом рог Роланда и дальше, во время скрипучего подъема, как игрушечные церковные колокола, звенели разболтавшиеся завитки и прутья на кованых лифтовых дверях каждого этажа. Потом всё снова, вся история цивилизации: вопль бездны, вой, рев, рог, колокола. Ночь, конечно, была бессонной. Я вскакивала, ругалась, всплескивала руками, била в стенку, смотрела на сереющее рассветное небо над крышами. Пятнадцатый раз слушала лифтовую ораторию “Рождение культуры”.

Непонятно почему, но именно в эту бессонную злобную ночь я ощутила острое чувство счастья, и до сих пор вспоминаю ее как одну из лучших ночей в жизни, как ночь любви к миру – и любви к Шуре, в общем-то. Но в то свое первое время в Риме я вообще была счастлива. Этот город предназначен для счастья – если ты неофит.

* * *

Очевидно, воспоминания мои мешаются – однако есть у меня что-то вроде совокупного символического воспоминания, “первое посещение” дома Александра Александровича Тимофеевского. Дверь открывает Шура в хитоне – он иногда носил дома что-то вроде ионического хитона красно-кирпичного цвета. Никола, его спутник и друг, носил хитоны посветлее. К ноге Шуры подбегает Тит, любимый его пес, высокий, с огромной складчатой мордой, серо-коричневый с подпалинами, породы Мастино Неаполитано – древняя римская собака. За спиной – анфилада, как мне показалось, необъятная, хотя квартира, как потом выяснилось, не так и велика. И в заднем, далеком окне – огромный, непонятно откуда взявшийся золотой купол. Этот вид из окна, этот купол – который относил и к Флоренции, и к Стамбулу, – мне показался своего рода символом, порталом, который логично устроен в квартире Тимофеевского потому, что он и живет не совсем в Москве, а в собственном пространстве.

Перейти на страницу:

Все книги серии Культурный разговор

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии