Истребители

– Конечно, я должен был садиться с убранным шасси, но само собой так вышло, механически – увидев ровное поле, я шасси выпустил. Вылез из самолета, стал рассматривать пробоины. Думаю: где я нахожусь? Смотрю, ко мне «Виллис» мчится. Подъезжает офицер, поздоровался, спрашивает: «Что случилось?» Отвечаю: «Топливо кончилось». – «Садитесь, к генералу поедем». Подъезжаем к окраине поля, там замаскированный блиндаж, оказывается, в нем авиационный генерал и несколько офицеров. Оказалось, что я сел на аэродром подскока. Генерал расспросил, что и как, поблагодарил меня за то, что я спас штурмовика. Оказывается, тот отстал, фотографируя результат удара, и потом благополучно долетел домой. После вопросов генерал отпустил меня. Подъезжаю к своей машине, а возле нее уже топливозаправщик стоит. Оказывается, на этом аэродроме заправлялись самолеты, летающие в тыл противника со всякими спецзаданиями.

– Со штурмовиками дружили или бывали разногласия, когда теряли друг друга, допустим?

– Очень часто мы не знали, куда они летят.

– Базировались на разных аэродромах?

– Даже если на одном аэродроме базировались, все равно не знали!

– Общая постановка задачи не практиковалась?

– Задача ставилась в форме «прикрыть штурмовиков» – и все, а куда они летят, где и какие цели – нет. Это была большая недоработка штабов, которая приводила к потерям и всяким недоразумениям. Ведешь воздушный бой иногда, противника отгонишь, надо штурмовиков догнать, а мы не знаем, куда они пошли. Взаимодействие было слабо отработано даже в Берлинской операции – мы сопровождали Пе-2 в первом боевом вылете в Берлинскую операцию и все равно не знали, куда летим.

– А вообще, на земле, встречались? В столовой или где-то еще пересекались со штурмовиками?

– Да, вечером встречались. У них, конечно, вся грудь в крестах – мы беднее в плане наград были немного. Не случайно летчики говорили: страшнее наказания на фронте для истребителя нет, чем сопровождение штурмовиков, все время находишься в невыгодном положении, в обороне.

– Вас сбивали в воздушных боях?

– Нет, в воздушных боях не сбивали, но зенитная артиллерия два раза подбивала. Первый раз на Курской дуге на брюхо садился, я рассказывал, а второй раз меня подбили в Польше, южнее Варшавы. На аэродроме в районе Демблина, где мы стояли, немцы при отступлении оставили склад боеприпасов, на котором было много бомб. У нас родилась идея отвезти немцам их обратно. Наши вооруженцы быстро приспособились к трофеям и начали нам их подвешивать по две «пятидесятки», а точнее, «шестидесятки». Командование разрешило бомбить и штурмовать не в ущерб ведению разведки, и мы, по сути дела, терроризировали транспортное движение в ближнем тылу у немцев – по сути, что они в 1941 году у нас делали, теперь мы делали у них. Обстреливали легковые машины с начальством, грузовики с живой силой и грузом. И вот один раз, рано утром, я полетел на разведку в паре с ведомым. Пересекли линию фронта и вышли на железную дорогу Варшава – Радом…

– У вас ведомый постоянный был или разных брали?

– В основном постоянный, но они менялись, сегодня он ведомый, а завтра вырос и уже ведущий. Пополнение приходит – нового ведомого берешь. Выходим на железнодорожный разъезд, а там идет разгрузка эшелона – большое количество людей, много всякой техники. Кругом лес. Штурмовиков я вызвать не мог, да и, пока они долетят, немцы все расползутся. Я ведомому даю команду: будем штурмовать! Первым заходом сбросили бомбы, потом из пушек прошлись. Зенитного огня не было, но на третьем заходе появилась где-то батарея, видимо, не сразу развернулась, и открыла по нам огонь. Высота малая была, облачность низкая. Слышу, ведомый докладывает: «Командир, за вами тянется шлейф дыма!» Ох ты ж! Я повернулся, посмотрел – точно, есть дым. Следом красные искры начали появляться в кабине. Я сразу разворачиваюсь в сторону своего аэродрома, а сам молю бога, чтобы дотянуть, чтобы мотор не заклинило – до Вислы, за которой наши войска, километров сорок было. Высота 500 метров, а она позволяет вести огонь по самолету из любых средств, и стрелкового оружия тоже.