Истребители

Иван Красноюрченко в этой стремительной карусели совсем преобразился. В надутых, как пузыри, широких бриджах, прихватив полную блондинку, он не вальсировал, а, казалось, катился по залу. Странно было видеть столько прыти в этом внешне неповоротливом человеке.

— А хорошо после шестидневного путешествия размяться, — сказал я Холину. И сразу же осекся, едва взглянув на помрачневшего летчика: стало ясно, что на душе у него скребут кошки.

Через минуту я опять обратился к нему:

— Пошел бы потанцевал, ты ведь умеешь.

— Что-то не хочется, — вяло ответил Холин. — Домой пойду.

— Зря… Смотри, как люди веселятся…

Тяжело вздохнув, я нехотя встал, бросив беглый взгляд на соседку. Она тоже поднялась и смело, с улыбкой подошла ко мне.

— Что вы!.. Я, к сожалению, не танцую…

— Вот и хорошо! — точно обрадовалась она. — Я тоже…

Неуверенно двинулся вперед.

— Отлично! Вы будто всю жизнь танцами занимались!

Я только сейчас, собственно, разглядел ее, эту молоденькую, смуглолицую, хорошенькую девушку. Ее непосредственность обезоруживала, а старательность, с которой она, оставаясь ведомой, направляла все мои движения в такт музыке, придавала этому занятию интерес и даже поднимала уверенность… Между прочим, это был мой первый настоящий танец за всю двадцатишестилетнюю жизнь.

Мы познакомились. Девушку звали Зина. На танцы она пришла вместе со своей сестрой Гирой, и я немедленно был представлен той.

— Проводите нас до дому? — спросила Зина.

Мы вышли из клуба. Было тихо. Даже здесь, в авиагородке, чувствовалась свежесть таежной ночи. В воздухе веяло бодрящим хвойным ароматом. Деревья в темноте, уходя стволами ввысь, напоминали Каких-то Могучих великанов, безмолвно стерегущих отдых людей. На северо-западе чуть догорал бледный остаток зари, проступали зубцы Яблонового хребта.

— Как здесь все прекрасно, чисто!.. — тихо и удивленно произнесла Зина.

— Вы разве нездешняя?

— Нет! Я на днях приехала к сестре, и, как назло, все куда-то улетели… Говорят, в Монголию. Вы не знаете?

— Нет, — насторожился я.

Новость, услышанная впервые, невольно связалась с недавним правительственным сообщением о готовности советского народа защищать границы Монгольской Народной Республики, как свои собственные. Но ведь переброска воинских частей, если она происходит, осуществляется в глубокой тайне…

— А откуда вам известно насчет Монголии?

— Когда дело касается мужей, — жены лучшие разведчики. У мужа Гиры никогда не было карты Монголии, а тут вдруг появилась, и вслед за тем он улетает… Разве это ни о чем не говорит?..

«Действительно, — подумал я, — трудно скрыть перелет нескольких десятков самолетов: это ведь не мотыльки…»

— А потом, — продолжала Зина, — соседка по квартире приехала из Читы, где лежала в госпитале. Так вот, она рассказывала, что из Монголии привезли раненых — воевали с японцами…

Я слушал словоохотливую Зину и не мог не верить ее бесхитростным сообщениям. «Наверно, и наш путь в Монголию».

— Я вижу, не только жены, но и их сестры хорошие разведчики… А вы замужем?

— Нет еще, — с подкупающей простотой ответила Зина и вдруг порывисто, с острым любопытством спросила:

— Вы насовсем прибыли сюда?

— Не знаю…

— Ну вот и наш дом, — сказала Гира.

Расставаясь, я не мог подумать, что через несколько лет доведется встретиться с Зиной в такой обстановке, которую в тот вечер вряд ли я мог и представить себе.

6

В казарме уже готовились ко сну. Моим соседом по койке оказался Василий Васильевич. Раздеваясь, он иронически заметил:

— Понятно, приему ты в бильярдную не пришел. Танцами увлекаешься! Не ожидал, комиссар…

— Звонил в штаб? — спросил я. — Что-нибудь выяснил? В Монголии, говорят, наши уже воюют с японцами…

— В штабе тоже ничего не знают… А вообще-то обидели нас. Наверняка придется здесь припухать… Ну ничего, — подбодрил он себя, — будем охотиться!

И Василий Васильевич начал рассказывать охотничий анекдот. Завязался, как в шутку иногда называли такие сборища говорунов, «банчек». Видя, что .командир в хорошем настроении, кто-то спросил:

— А нас скоро отсюда… высвободят?

Василий Васильевич нахмурил светлые брови и отрывисто, недовольно бросил:

— Приказано ждать у моря погоды.

И тут же шумно поднялся, пошел умываться. По нетвердой походке нетрудно было догадаться, что наш комэска выпил, и крепко.

Красноюрченко, выразительно проводив взглядом Василия Васильевича, с тревогой в голосе сказал:

— Опять начинается. Теперь добра не жди!

Обращенное ко мне, комиссару, это предупреждение требовало каких-то действий. Каких?

Василий Васильевич — прямая и вместе с тем сложная натура.

Одно время у нас, молодых летчиков, сложилось мнение, что И-16 очень строг в управлении и может на любой высоте и скорости непроизвольно свалиться в штопор. Василий Васильевич с нами не согласился. Нет, твердо возразил он, этот самолет, как никакой из всех предшествующих, послушен воле человека. Только И-16 любит, чтобы его хорошо понимали. Тогда он готов делать все безотказно. Летчик не может жить в дружбе с самолетом, если он не постиг всех его капризов.

И вот каким образом подтвердил Василий Васильевич свои слова.