История в (пост)современном интерьере

В первые века второго тысячелетия в Европе происходил интеллектуальный подъем, во многом связанный с развитием городской культуры и потребностью в новых людях — интеллектуалах: юристах, медиках, магистрах свободных искусств, диалектиках, теологах. В XII веке — возникают многочисленные городские школы, XIII век — век университетов, ментальная культура приобретает более разнообразные и конфликтующие между собой формы, потом появляются гуманисты. Черта под этим миром была проведена, судя по всему, в XV веке — вместе с окончанием Столетней войны, а вскоре и Реконкисты, гибелью Византии (и формированием на северо-востоке Европы Московского царства), открытием Америки и несостоявшимся концом света. Хотя парадоксальным образом эту дату, 1492 год — т. е. год максимального напряжения эсхатологических ожиданий, связанных с 7000-летием от сотворения мира, да и не только, — можно все-таки при желании считать концом, правда, весьма ограниченным и носящим иной характер, Старого Света.

Действительно, затем пришли Реформация, Контрреформация, Тридцатилетняя война и Вестфальский мир — все это уже истоки нашего времени: эпохи Модернити, чьи дни, однако, кажется, теперь сочтены.

Что же касается европейского интеллектуализма, то поле университетской культуры наследует приблизительно в XVII веке культура академическая. До этого образование, наука рассматривались в основном как форма познания и развития личности, академическая культура придала этой области человеческой деятельности ряд практических, естественнонаучных свойств. Появляются исследовательские корпорации и учреждения: академии, к примеру, старейшая Академия Деи Линчеи, знаменитое Королевское общество, французская Академия, где ведутся исследования, как в сфере социогуманитарных дисциплин и проектов (включая, концептуальное планирование республики), так и в значительной мере в области естественных наук, которые явно начинают преобладать, принося очевидную практическую пользу.

К XX веку формируется целая индустрия университетских, промышленных, военных лабораторий, а также прикладных исследовательских институтов. История науки в прошлом веке — отдельный, самостоятельный сюжет. Скажу только, что происходит последовательная прагматизация и редукция науки открытий (radical innovations) ее последовательное поглощение прикладной деятельностью по производству эффективных решений практических задач. Но и это были лишь истоки более широкого процесса. Со временем пальму первенства перенимает искусство рационализаций: эффектных и порою масштабных усовершенствований (progressive innovations). Одновременно совершается трансформация индустрии знаний в самодостаточную социальную субкультуру — «научное и образовательное сообщество», со своими ритуалами и правилами внутреннего поведения, относящимися далеко не только к исследовательской или образовательной сфере.

Так что тезис о научно-технической революции я считаю одним из самых крупных мифов конца XX столетия.

— То есть, если я правильно понял, Вы хотите сказать, что в развитии западноевропейской цивилизации имел место некий момент, когда произошла замена творческого взгляда на мир монотонным, по сути, его обустройством?

— Возвращаясь ко временам исторического перелома, следует, наверное, сказать, что XIII век был столетием не просто бурным (он, кстати, начался с сокрушения Византийской империи, так никогда и не обретшей впоследствии утраченного земного могущества), но и по-своему внутренне противоречивым. Именно тогда произошло столкновение двух противоположных ментальностей, означавшее развилку и выбор грядущего курса цивилизации — будет ли это новый мир, проникнутый персонализмом и антиномийной логикой, либо вновь восторжествует линейная логика античности и механистическое отношение к личности и бытию.

Трагизм эпохи отразился даже в фигуре Фомы Аквинского, столь яростно боровшегося в те годы с альбигойцами, что, кажется, где-то переступил невидимую миру черту. Впрочем, закрыв дверь для разногласий, мы, по сути, прикрываем ее и для постижения истины. Для Европы же это вообще было время интеллектуальных диспутов и битв, время становления автономной, самостоятельной личности. А, в сущности, помимо яркого сюжета с катарами, — время главной битвы: интенсивного диалога с наследием Аристотеля в изложении Ибн-Рушда (аверроизмом), которое и создало основу для торжества линейной логики, а, впоследствии, редукции и стерилизации цивилизации, утраты трудного для человеческой природы живого антиномийного дара. И, в конце концов, ход событий приблизился к онтологическому тупику, «концу истории».