История цивилизации в Европе

Когда варвары утвердились в завоеванных землях и приняли крещение, когда между ними и церковью установилась некоторая связь, церковь тем не менее продолжала подвергаться с их стороны довольно большим опасностям. Грубость, запальчивость варваров были так велики, что новые верования и чувства, внушенные им, имели над ними очень мало власти. Насилие легко одерживало верх, и церковь, подобно остальному обществу, делалась жертвою его. Для защиты своей, церковь провозгласила начало, выраженное, хотя и не столь определенно, еще во времена империи – начало отделения духовной власти от светской и их взаимной независимости. С помощью этого начала церковь вела свободную жизнь рядом с варварами, она утверждала, что сила не имеет никакого влияния на систему религиозных верований, надежд, обещаний, что духовный мир и светский должны существовать совершенно независимо друг от друга.

Отсюда ясно, какие благотворные последствия проистекали из этого начала. Независимо от временного значения его для церкви, оно принесло еще ту неоцененную пользу, что положило начало разделению властей, контролирование одной из них другою.

Кроме того, поддерживая независимость умственного мира вообще, в целом его составе, церковь подготовила независимость умственного мировоззрения каждого отдельного человека, независимость личной мысли. Церковь утверждала, что система религиозных верований не может подпасть под иго силы; каждое отдельное лицо, естественно, стало применять к самому себе этот взгляд. Принцип свободного анализа, свободы личной мысли, решительно совпадает с принципом независимости духовного авторитета вообще в отношении к светской власти.

К сожалению, от потребности в свободе нетрудно перейти к жажде преобладания. Это случилось и в недрах церкви: вследствие естественного развития в ней честолюбия и гордости, церковь вознамерилась утвердить не только независимость, но и господство духовной власти над светскою. Не следует, однако, думать, что единственным источником этого намерения была слабость человеческой природы; оно имело и другие, более глубокие и важные причины.

Когда в мире идей господствует свобода, тогда человеческая совесть и мысль не подчинены власти, которая бы оспаривала у них право свободного обсуждения и решения, которая бы употребляла против них силу; когда нет внешнего, твердо установившегося духовного правительства, которое бы домогалось права предписывать мнения и пользовалось этим правом, тогда едва ли может возникнуть идея преобладания духовной власти над светскою. Таково, отчасти, современное положение. Но когда – как это было в X веке – существует правительство духовного мира, когда мысль и совесть подчинены законам, учреждениям, властям, присвоившим себе право приказывать и принуждать, одним словом, когда духовная власть устроена твердо и прочно, когда она, во имя права и силы, действительно овладела человеческим разумом и совестью, тогда она, естественно, должна предъявить притязания на господство над светскою властью. «Как! Я имею право, имею влияние на все, что только есть в человеке возвышенного и независимого, на его мысль, волю, совесть, а между тем не буду иметь господства над его внешними, материальными, мирскими интересами! Неужели я, орган справедливости и истины, не могу определить и светские, мирские отношения сообразно с справедливостью и истиною?» В силу одного этого умозаключения, духовная власть должна была стремиться к вторжению в область светской власти. И это тем более, что духовный мир обнимал собою в то время решительно все стороны развития человеческого духа. Была только одна наука – богословие, один духовный мир – богословский; все другие науки: риторика, арифметика, даже музыка – были не чем иным, как отраслями богословия. Находясь таким образом во главе всей умственной жизни людей, духовная власть, естественно, должна была стремиться к общему владычеству над миром.

К тому же влекла ее и другая причина: ужасное состояние мира, насилие, неправда, господствовавшие в гражданском правительстве тогдашних обществ. В рассматриваемую нами эпоху, светская власть была грубою силою, неукротимым грабежом. Церковь, как ни несовершенны были еще ее понятия о нравственности и справедливости, стояла несравненно выше такого светского правительства; голос народов постоянно призывал ее занять его место. Когда папы или епископы провозглашали, что такой-то государь потерял свои верховные права, что подданные его разрешены от данной ими присяги на верность – это вмешательство, без сомнения, служившее поводом к важным злоупотреблениям, в некоторых отдельных случаях нередко бывало законно и благотворно. Вообще, когда люди были лишены свободы, место ее всегда заступала для них религия. В X веке народы не были в состоянии защищать свои права от злоупотреблений светской власти; религия принимала их сторону во имя веры. В этом заключается одна из причин, наиболее содействовавших победам теократического начала.