Усилия Вилли Брандта, направленные на восстановление отношении ФРГ — ГДР и укрепление мира в Европе, нашли свою кульминацию и окончание в конце его жизни. Его жена Бригитта Зеебахер-Брандт до сих пор во всех подробностях помнит рассветные часы 10 ноября 1989 года. Накануне вечером бундестаг прервал свое заседание сенсационной новостью: ГДР сняла запрет на выезд из страны. Стена, которая простояла 28 лет, рухнула. В четыре часа утра у Брандтов зазвонил телефон. Сонная Бригитта подняла трубку. Звонил журналист. Когда строили Берлинскую стену, Вилли Брандт был бургомистром Берлина, что он скажет на то, что люди прорвали заграждение и начали штурмовать стену. Госпожа Брандт внезапно полностью проснулась и подозвала к телефону мужа. Тот охотно дал всю информацию, спокойный и уверенный в себе. Через несколько часов он уже был на пути в Берлин. Еще в самолете, как обычно, он записал на бумажке: «Срастается то, что было когда-то едино».
Лоцман
Гельмут Шмидт
«Сегодня я полагаю, что самый важный долг политиков в Германии перед будущими поколениями — это руководствоваться принципом соблюдения человеческого достоинства отдельного человека».
«Кто не желает идти на компромиссы, не годится для демократии».
«Я и сам интеллигент. Мне нужен сотрудник, который бы меня контролировал».
«Наша профессия похожа на профессию актера. Без поддержки публики мы гибнем».
«Весь политический класс сегодня хуже, чем в 1950-е и 1960-е годы. 1970-е годы я опускаю, поскольку это мое время, значимость которого оценят другие».
«А теперь позвольте старику пойти домой».
«Как часто я наступал ему на ногу, намеренно или не намеренно, и как он снова и снова доказывал мне свою лояльность».
«Для многих, в том числе и для меня, Гельмут Шмидт не обретал признания как государственный деятель. Он им был. И остается им».
«Если бы Конрад Аденауэр вел себя так, как сейчас ведет себя Гельмут Шмидт, мы бы уже наверняка были частью советской империи».
«От его замечательной борьбы в роли “грубияна Шмидта” против военной политики молодого Штрауса до признания жестокого военного опыта старика Брежнева тянется все тот же суховатый пафос. Музыкой всей жизни Шмидта была ненависть к тому, что поколение 1945 года называло “дерьмовой войной”».
«Гельмут Шмидт продолжает говорить о чувстве долга, расчетливости, осуществимости, непоколебимости. Это все второсортные добродетели. Следуя им, тем не менее, вполне можно быть начальником концентрационного лагеря».
«Меня меньше интересовало содержание его политики, меня больше завораживала его личность. Здесь компетенция перемешивалась с тщательно культивируемой агрессией. Здесь профессионализм был виден настолько же, насколько и превосходство».