История Рима от основания Города

39. Недавно были отпразднованы триумфы над Филиппом, отцом этого Персея, и над Антиохом. Оба они еще царствовали в то время, когда над ними праздновали триумф. Неужели не будет триумфа над Персеем, взятым в плен и приведенным с детьми в Рим? Если Луций Павел, стоя внизу в толпе, как один из мирных граждан, как частное лицо, спросит триумфаторов, когда они в золоте и пурпурных одеждах будут подниматься в колеснице на Капитолий: “Луций Аниций и Гней Октавий, кого считаете вы более достойными триумфа – себя или меня?” – то, я думаю, они сойдут с колесницы и, устыдившись, сами передадут ему свои украшения. И вы, квириты, предпочитаете, чтобы вели в триумфе Гентия, а не Персея, и чтобы праздновался триумф по поводу того, что составляет прибавку к войне, а не по поводу всей войны? Легионы, бывшие в Иллирии, и флотский экипаж вступят в город, увенчанные лаврами, македонские же легионы будут смотреть на чужой триумф, так как их собственный отменен? Затем, что же станется с такой богатой добычей, с доспехами, приобретенными такой блистательной победой? Куда спрятать те много тысяч вооружений, снятых с тел врагов? Или отослать их обратно в Македонию? Куда девать изображения золотые, мраморные, из слоновой кости, картины, ткани, столько серебряной посуды, украшенной чеканной работой, столько золота, столько царских денег? Или все это будет доставлено ночью, точно украденное, в государственное казначейство? Как? Где будет показано народу-победителю величайшее зрелище – захваченный в плен знаменитейший и могущественнейший царь? Большинство из нас помнит, какое множество народа привлек пленный царь Сифак, составлявший прибавку к Пунической войне. Значит, граждане будут лишены возможности видеть такие знаменитости, как пленный царь Персей и царские сыновья Филипп и Александр? Взоры всех желают видеть самого покорителя Греции Луция Павла, бывшего дважды консулом, въезжающим в город на колеснице. Мы избрали его консулом для того, чтобы он окончил войну, которая, к величайшему стыду нашему, тянулась четыре года. Неужели мы откажем теперь в триумфе как победителю тому, кому, когда он получил по жребию провинции и отправился туда, мы заранее постановили триумф и победу, основываясь на предчувствии? И не только его, но и богов мы желаем лишить подобающей им почести? Ведь триумф должен быть устроен и для богов, не только для людей. Ваши предки с обращения к богам и начинали великие предприятия, и кончали таким же образом. Будет ли то консул или претор, он дает обеты на Капитолии, отправляясь в провинции на войну в сопровождении ликторов, одетых в военные плащи, и победоносно окончив войну, он с триумфом возвращается на Капитолий к тем же богам, которым давал обеты, и привозит с собой заслуженные дары. Не последнее место в триумфе занимают идущие впереди жертвенные животные, указывающие на то, что главнокомандующий возвращается с благодарностью богам за благополучное окончание дела, касающегося всего государства. Стало быть, всех тех животных, которых Павел решил вести во время триумфа, вы заколете, убивая какое кому придется? Далее, под влиянием Сервия Гальбы вы готовы расстроить тот пир сенаторов, который не может происходить ни в частном месте, ни в общественном, ни в неосвященном, а только на Капитолии? А совершается ли он ради удовольствия людей или ради почтения богов? Для триумфа Луция Павла ворота будут заперты? Персей, царь македонский, вместе с детьми и толпой прочих пленных, добыча, взятая у македонян, – все это останется во Фламиниевом цирке? Луций Павел отправится от ворот домой частным человеком, как бы возвращаясь из деревни? И ты, центурион, и ты, воин, крадучи войдешь в города, бросив дары, полученные от главнокомандующего Павла? Слушай лучше то, что решил сенат, чем россказни Сервия Гальбы; слушай лучше мои слова, а не его. Он научился только говорить, да и то желчно и зло; я же двадцать три раза состязался с противником, вызвав его на бой; с кем только я ни сражался, со всех я принес назад доспехи; тело мое покрыто почетными ранами; все они получены в грудь».

Тут, говорят, он распахнул одежду и рассказал, в какой войне какие раны получены им. Когда он, показывая их, случайно обнажил то, что должно быть скрыто, опухоль детородных частей вызвала смех со стороны тех, которые стояли вблизи; тогда он сказал: «И это, над чем вы смеетесь, я получил, проводя на коне дни и ночи; я не стыжусь и не сожалею об этом, как и о тех ранах, потому что это нисколько не мешало мне исполнять обязанности честного гражданина и дома, и на войне. Я, старый воин, показал молодым воинам это тело, много раз пострадавшее от оружия: пусть же Гальба обнажит свое выхоленное и неповрежденное тело. Не угодно ли вам, трибуны, снова пригласить трибы для подачи голосов; я к вам, воины <…>[1268]».