Два института, определявшие жизнь Речи Посполитой, были шляхетскими по своему характеру — фольварочное хозяйство и сейм. Благородство было образцом для подражания. Две черты шляхетского сословия тесно переплелись в Речи Посполитой: апология свобод и активное участие в политике. О том, что Речь Посполитая считалась практическим воплощением шляхетских свобод, уже говорилось выше. Но это не было равнозначно тому, что сословный интерес ставился выше общего, а личность — выше государства. Свобода шляхетского сословия понималась также в категориях служения Республике. Можно привести длинный список свидетельств поистине героической любви к Отечеству, воплощенной, например, в мужественной смерти гетмана Станислава Жолкевского после битвы под Цецорой. Шляхта уверовала одновременно в совершенство своего государства, в свое превосходство над другими и в свой мессианизм. Считалось само собой разумеющимся, что Европа не проживет без польского зерна и может вести кровавые внутренние споры только потому, что Речь Посполитая заслоняет ее от турецкого нашествия. В XVII в. из этих представлений выросли не только мифы о Польше как форпосте христианства («твердыне») и «житнице» Европы, но и обобщающая эти мифы идеология сарматизма. Необходимо, однако, подчеркнуть, что в XVI столетии и позднее шляхта не испытывала комплекса собственной неполноценности при сравнении себя с Европой. Наоборот, свободно заимствуя европейские достижения, она все сильнее подчеркивала свое превосходство. Главным аргументом в пользу этого убеждения была именно свобода, которая систематически ограничивалась в монархиях, где существовала абсолютистская форма правления.
Еще одной чертой, отличавшей шляхетское сословие и составлявшей специфику Речи Посполитой, было его активное участие в политике. Шляхта ощущала себя целиком включенной в систему политического организма, в буквальном смысле считая себя основой Речи Посполитой. Это проявлялось не только в монополизации права занимать государственные должности или участвовать в заседаниях сейма. Шляхта считала дела государства своими собственными и принимала в них непосредственное участие. Отсюда и практика рокошей, когда интерес шляхты противопоставлялся королевской политике, которая данный интерес не учитывала. С этим связано и то, что шляхта, все менее склонная участвовать в ополчении, с готовностью хваталась за сабли для участия в любой конфедерации.
Удивительно, что шляхта, столь искренне отождествлявшая себя с государственной основой Речи Посполитой, оказалась с начала XVII в. подчинена господству магнатов. На протяжении длительного времени еще удавалось сдерживать возвышение магнатских родов. Их попытки создать на территории своих владений удельные княжества, аналогичные немецким княжествам империи, были явлением маргинальным. Но магнаты постоянно стремились продемонстрировать свое могущество и богатство, свое превосходство над другими представителями шляхетского сословия. В условиях, когда королевская власть ослабевала, магнаты присваивали себе право принимать решения в делах государственного масштаба, не считаясь с мнением шляхты Речи Посполитой. Складывалась модель правления независимых царьков, полновластных в своих владениях и навязывавших республике свои интересы.
Черты, составлявшие особенность Речи Посполитой, вместе с тем позволяли ей выжить. Особенно значимыми были шляхетское чувство ответственности и убеждение, что государство призвано служить шляхтичу-гражданину. Чувство ответственности выражалось в готовности защищать собственный интерес, отождествлявшийся с благом Речи Посполитой. С течением времени это чувство деформировалось и ослабло. Ответственность шляхтича за Речь Посполитую находила свое выражение в солидарности членов шляхетского сословия. Во второй половине XVII в. шляхетская солидарность пошатнулась под натиском нараставшего неравенства, а общее благо стало интересом доминировавшей группы.