История Ности-младшего и Марии Тоот

— Вот что, Мария Колесар, я очень люблю деревенские песни, не меньше, чем те, что птицы поют. Но когда птица в клетке поет, это не доставляет мне никакого наслаждения, я люблю слушать ее издали, когда она сидит среди ветвей. Вот так и песня — только издали хороша. Поэтому пойдите, пожалуйста, в сад и пойте там, а я открою окошко и буду слушать.

Мария Колесар была чуточку смущена таким странным предложением, ну да ведь баре всегда дурью мучаются! Поэтому она молодо повернулась веретеном и сказала:

— Как хотите, голубок!

Выбежала из комнаты, и вскоре в саду под окном зазвучала занятная словацкая песенка. Пела женщина тихо, усыпляюще, так жужжит полевая муха.

Кто же ты, Анчурочка-девица? Лен волос да незабудки глаз… Не могла, как роза, ты родиться, — Знать, с небес упала ты на нас! И меня позвали: «Ну-ка, Дюри, Залатай худые небеса!..» Я ищу прореху — там, в лазури, Гибну я, Анчурочка-краса! [26]

По-словацки все это звучало красиво, складно, не то что по-венгерски, — будто вилами набросали слова. А Мария Колесар все пела о горестях умирающего Дюри Кралика, потом перешла к песням про бетяра Яношика[27], затем стала сказывать о душевных переживаниях удалых или печальных рекрутов… Под эти песенки о рекрутах и засыпал обычно маленький барон. Когда он уже очень плачет, это самые верные песни. Услышит — и тотчас замолчит: сразу видно, что будет военным. В своих необычайно разнообразных песнях словацкий народ не только любовь или кражу овец воспевал, не только сельские драмы отливал в форму баллады или романса, но сплетал цветастыми рифмами еще тысячи и тысячи разных своих невзгод.

Один веселый стишок (Малинка тотчас записал его) высмеивал суды, рассказывал о том, как в трех разных инстанциях вынесли старшему чабану три разных приговора — и оправдывали его, и осуждали, но все три раза «именем короля».

Кабы мне бы да корону короля, Тра-ля-ля,

— Говорил бы я всегда одно и то ж, А не так: то правду сущую, то ложь, А не так: то «тра-ля-ля», то «тру-лю-лю»… Не под стать такое королю!

Покуда господин Малинка развлекался словацкой народной поэзией, Бубеник делал свое дело. Он рассчитывал на то, что обе стражницы чепца уже прослышали о приезде сверловщика (так как все слухи рано или поздно доходили до них) и, будучи особами проницательными, догадались, что Коперецкий затем и привез его сюда, чтобы выудить жемчужины из железного сундука, стоявшего в голубой комнате. Далее Бубеник рассуждал так: та, до которой раньше дошел грозный слух, накинула шаль на плечи, взяла зонтик от солнца и побежала к другой, чтобы ввиду надвигающейся опасности совместно разработать за кофейком с цикорием план сражения. И он искал предлога, чтобы застигнуть их врасплох. Бубеник зашел в садовый домик к ключнице якобы за сонником Сивиллы (во всем краю только у нее и была эта книжка). По дороге он выдумал сон, который и должна была объяснить Сивилла, чтоб согласно ее объяснению он мог вписать цифры в лотерейный билет. Но выдумка ему не понадобилась, так как ключницы уже не было дома. «Гм, — подумал Бубеник, — стало быть, обе поганки уже вместе сидят, значит, и мне негоже запаздывать». Он заторопился, прошел мимо хлева Мушкити к кирпичным печам Просов, спустился прямо в низину, где раскинулся фруктовый сад Яноша Веселина, а оттуда было уже рукой подать до маленького домика капитанши Коперецкой. Между прочим, в саду у нее росла какая-то особая травка, корни которой — а были они крепкие, как гвозди, — затыкали обычно в уши больным животным, отчего уши распухали (туда собиралась якобы вся дурная кровь), и тогда животные либо подыхали, либо оставались в живых. Эта травка славилась на всю округу, и старуха берегла ее как зеницу ока.

Мужики из чужих деревень получали кусочек корня величиной с булавку за два гроша, а лютеране — так и за пять грошей. Зато крапецким жителям обоих вероисповеданий «всемогущий корень», как его называли, полагался даром.

И вот Бубеник постучался к почтенной даме, намереваясь попросить у нее кусочек корня, ибо одна из барских свиней вот уже пять дней как ничего не ест.

Обе дамы и в самом деле сидели за столиком в гостиной; Перед ними стоял кофейник и дымящиеся чашки. Дамы были в дурном расположении духа. Лицо ключницы казалось очень бледным, у капитанши нервно подергивались губы: верный признак, что она крайне встревожена. Приход камердинера явно поразил их. Особенно заметно это было по воинственной капитанше. Виски у нее покраснели, она зловеще уставилась на Бубеника, потом взгляд ее скользнул в угол комнаты, где обычно стоял веник.

Но поднявшееся в ней чувство вражды было внезапно побеждено любопытством (самым сильным чувством у женщин). Что понадобилось этому Бубенику? Она собралась с силами и почти ласково ответила на его приветствие.

— Добро пожаловать! Оставьте, оставьте! (Бубеник потянулся поцеловать ей руку.) Ну, что скажете нам хорошего?