История Ности-младшего и Марии Тоот

«Милый Израиль, — так начиналось письмо, — в Израиле небольшая беда. Встреча не будет такой, какую мы ожидали. Наши противники, те, что были сторонниками экс-губернатора, и те, которые хотели в губернаторы Яноша Топшиха, проживающего в этом комитате, делают все, дабы настроить против тебя общественное мнение. Распустили слухи о разных твоих причудах, объявили тебя человеком, недостойным носить звание губернатора и по образованию, и по душевным качествам. Создаются клики, по всем линиям плетутся интриги. Какая у них цель, не знаю, не понимаю — ведь, в сущности, они ничего не могут поделать. Но они действуют, подготавливают такой холодный, а быть может, даже оскорбительный прием, который скомпрометирует тебя. Ясно, что они оказывают давление на наших людей. Взявшие на себя ту или иную роль при твоей встрече отказываются один за другим: у кого-то нарыв выскочил на ноге и не позволяет ему надеть сапог, поэтому он не может выйти вместе с депутацией тебе навстречу; у другого — камни в печени, он должен сидеть дома, поэтому отказывается от устройства банкета. Третий отговорился тем, что он не знает, видите ли, по-словацки, — ему, мол, нечего делать подле губернатора. Да, не забудь хорошенько куснуть в ответ того паршивого пса, которого кличут Тамашем Весели. Одним словом, — положение таково, что и нам следует подготовить контрудары. Как это делается, ты знаешь, ты умный человек (во всяком случае, так мы считаем) и знаешь, что для этого нужны деньги. Поэтому немедленно пришли с верным человеком две тысячи форинтов. Я бы с удовольствием потратил свои, но их нет у меня. Те, что привез с собой, в карты просадил. Здесь даже игра в карты и то местного значения, то есть выигрывают местные. Поцелуй Виль-му и моего внучонка…»

Чтение утомило Коперецкого (у старика Ности был отвратительный почерк). У него уже и пот катился со лба оттого, что приходилось разгадывать буквы, но еще больше оттого, что он разгадал содержание. Он швырнул письмо на стол и случайно заметил себя в зеркале, что висело напротив. Увидев свою расстроенную физиономию, он погрозил самому себе кулаком: «Нужно было это тебе! Эх ты, мямля!»

Кроме того, пришло два-три анонимных письма из Бонтовара. Они были полны насмешек, угроз, в них говорилось, что пускай он не пытается даже ногой вступить в комитат, иначе ему несдобровать. «Нынче у тебя, Коперецкий, овес хорошо уродился, — так заканчивал один из анонимных «доброхотов», — поэтому оставайся-ка ты лучше дома у яслей».

Глаза его налились кровью. Он подскочил к дверям, кинулся вниз по лестнице в прихожую. «Бубеник! Бубеник!» — кричал он разъяренно.

Но в просторной прихожей был только Малинка, он сидел на ветхом бильярде возле своего саквояжа, ожидая, что же с ним будет.

— Ба! Да вы здесь? А я-то совсем забыл. Что это за безобразие такое? Ни комнаты ему не дают, ничего! Где этот проклятый Бубеник?

На его крики выбежала из кухни повариха с половником в руке и Анчура, та самая гренадерского вида девка, что давеча чистила карпа во дворе.

— Бубеник в саду, — доложила Анчура, — кроет ледник.

— Какой еще там ледник, — удивился барон. — Нет у нас никакого ледника!

— Есть, прошу прощенья. На этих днях вырыли яму, пока ваше высокоблагородие изволили в Пеште быть.

— Не давал я такого приказания! — Он сердито замотал головой. — Уже и Бубеник мне на шею садится. Пора его тоже прогнать. А ну, живо беги за ним!.. Вы же, мой друг Малинка, пойдете со мной. Я проведу вас в вашу комнату, но, видно, недолго вам жить в ней придется. Я получил дурные вести из моего комитата. А впрочем, что я говорю? Мой комитат? Чертов он, комитат этот, а не мой. Стоп! Погодите, не прикасайтесь к вещам, вы здесь гость, я сам снесу ваш саквояж и вычту за это из жалованья у жулика Бубеника. Да мне десяти форинтов дороже увидеть, какую он рожу скорчит.

При одной этой мысли сердитое, мрачное лицо Коперецкого почти просветлело, и он направился с саквояжем в руке налево по коридору.

— Вы любите музыку? — спросил он по дороге Малинку.

— Я и сам музицирую иногда.

— Тогда войдемте сюда, из этой комнаты вы лучше всего сможете насладиться моим дворовым оркестром.

И он ввел Малинку в просторную, старинную, сводчатую комнату. Это была комната для гостей, чистая, но с ветхим полом. Под окнами, выходившими в сад, раскинулся почти высохший пруд; он весь зарос просвирником и беленой, только на самой его середке виднелась зеленая лужица, облепленная манником.

Первый, кого они заметили в саду, был Бубеник — шустрый человек с рысьей физиономией. Он был в клетчатых серых брюках, некогда принадлежавших, наверное, какому-нибудь дипломату, и потертой синей куртке, которую носил, вероятно, пока она была еще юной, скорняк или слесарь… Узнав от Анчуры, что приехал барон, он со всех ног кинулся, огибая лужу, к барскому дому, и слышно было, как плюхаются в воду лягушки, в испуге спасаясь у него из-под ног.