История Нью-Йорка

Сочтя, что теперь больше не было настоятельной необходимости в его возвращении в Нью-Йорк, он продолжил путешествие, вознамерившись посетить своих родственников в Скагтикоке. По дороге туда он остановился на несколько дней в Олбани — в городе, к которому он, как известно, питал большое пристрастие. Он нашел там, однако, большие перемены и был очень опечален новшествами и улучшениями, вводимыми янки, и связанным с этим постепенным исчезновением добрых старых голландских обычаев. Ему было, конечно, известно, что захватчики вводят такие перемены по всей стране, причиняя исконным голландским поселенцам большие неприятности и огорчения устройством на дорогах застав для взимания пошлин и постройкой сельских школ. Говорят также, что мистер Никербокер скорбно покачал головой при виде постепенного разрушения величественного Вандерхейденского дворца и пришел в сильное негодование, заметив, что старинная голландская церковь,[508] которая в предыдущее его посещение еще стояла посреди улицы, теперь была снесена.

Так как молва об «Истории» мистера Никербокера достигла даже Олбани, то местные почтенные бюргеры оказали ему весьма лестное внимание; некоторые из них, впрочем, отметили несколько очень серьезных ошибок, допущенных им, в частности, в том месте его труда, где он писал о куске сахара, который подвешивали в Олбани над чайными столами, ибо этот обычай, уверяли они его, уже несколько лет как прекратил свое существование. Кроме того кое-какие семейства обиделись, что их предки не были упомянуты в его труде, и очень завидовали тем своим соседям; которые удостоились такого отличия; что касается последних, то, надо сознаться, они чрезвычайно гордились указанным обстоятельством, рассматривая эти упоминания как письменное свидетельство их знатности, подтверждающее их притязания на древность рода, — что в нашей республиканской стране является предметом немалых забот и тщеславия.

Рассказывают также, что к нему очень благосклонно и любезно отнесся губернатор, как-то пригласивший его к себе на обед и несколько раз на глазах у всех обменявшийся с ним рукопожатиями при встречах на улице. Это, конечно, кое-что да значило, принимая во внимание их разногласия в политике. Действительно, один из близких друзей губернатора, кому тот мог откровенно высказывать свое мнение по таким вопросам, уверял нас, что губернатор в душе питал к нашему автору искреннее расположение; больше того, он однажды дошел до того, что заявил, притом во всеуслышание и у себя за столом, сразу после обеда, что «Никербокер весьма благонамеренный старый джентльмен и отнюдь не глуп». На основании этого многие сочли возможным высказать предположение, что, придерживайся наш автор иных политических взглядов и пиши он в газетах, вместо того, чтобы тратить свои дарования на исторические сочинения, он мог бы занять какое-нибудь почетное и выгодное положение, возможно, стал бы нотариусом или даже мировым судьей.

Наряду с уже упомянутыми почестями и любезностями мистер Никербокер встретил также весьма ласковый прием со стороны олбанских ученых, в частности, мистера Джона Кука, который очень радушно принимал его у себя в библиотеке-читальне, где они попивали минеральную воду[509] и беседовали о древних писателях. Мистер Кук пришелся ему по душе, так как занимался серьезными учеными разысканиями и был неутомимым собирателем книг. При расставании мистер Кук подарил ему в знак дружбы два самых старинных труда из своего собрания; это были первое издание Гейдельбергского катехизиса[510] и знаменитое описание Новых Нидерландов Адриана Вандердонка.[511] Последний из них мистер Никербокер широко использовал в этом втором издании.

Очень приятно проведя некоторое время в Олбани, наш автор продолжил свой путь в Скагтикок, где, надо отдать справедливость, его приняли с распростертыми объятиями и отнеслись к нему с изумительной любовью. Его родственники взирали на него с большим почтением, ибо он был первым историком в их семье; он был, по их мнению, почти таким же великим человеком, как и его двоюродный брат, член конгресса, с которым, к слову сказать, он окончательно помирился и стал крепко дружить.

Все же, несмотря на доброту родственников и их большую заботу о его удобствах, старый джентльмен вскоре стал испытывать беспокойство и досаду. После того, как издали его «Историю», у него не было больше предметов для размышлений и не было никаких планов, которые пробуждали бы в нем надежды и ожидания. Для человека столь деятельного ума такое положение было поистине прискорбным, и не отличайся он непоколебимой нравственностью и твердыми привычками, возникла бы большая опасность, что он ударится в политику или в пьянство — два гибельных порока, которым, как мы ежедневно видим, люди начинают предаваться просто от хандры и безделья.