История народа Рос. От ариев до варягов

Когда же начинается формирование этносов? Такой авторитетный ученый, как Б.Ф. Поршнев, начальные моменты образования этносов связывает с началом истории человечества, когда «земля начала покрываться антропосферой: соприкасающимися друг с другом, но разделенными друг от друга первобытными образованиями», когда «земной шар перестал быть открытым для неограниченных перемещений» и «его поверхность стала ужe не только физической или биогеографической картой, но картой этногеографической»[114]. Эти «первобытные образования» были всегда эндогамны. «Этнос или другой тип объединения людей, – как утверждает Поршнев, – служит препятствием… для брачно-половых связей с чужими», вырабатывая для этого строгие нормы или обычай. Сначала для неоантропов такими чужими были палеоантропы, потом же эта «биологическая инерция предшествовавшей дивергенции неоантропов с палеоантропами», главнейшим механизмом которой было «избегание скрещивания», в несколько трансформированном виде воспроизвелась уже внутри мира неоантропов. Являясь наследием дивергенции, получившей совершенно новую функцию, именно эндогамия разделила мир неоантропов на взаимно обособленные ячейки, сделала его «сетью этносов»[115].

К этому же времени следует отнести и зарождение этнического самосознания, которое поначалу проявлялось в новых, социальных оппозициях, пришедших на смену оппозициям биологическим. До эпохи верхнего палеолита не было еще достаточной плотности популяции, чтобы возникло постоянное взаимное «трение» человеческих групп и межгрупповая оппозиция, а с верхнего палеолита это условие уже налицо. Эту мысль хорошо развил известный ученый-лингвист В.И. Абаев, который предложил начинать историю человечества «не с появления первого каменного орудия или первого глиняного горшка, а с того времени, когда сношения между человеческими группами… их трение друг об друга стало регулярным явлением и наложило определенный отпечаток на жизнь первобытных людей»[116]. Отношение людей к внешнему миру существует, по его утверждению, только через их отношение друг к другу. С этим связано появление понятий «мы», «наше» – в противоположность к «не-мы», «не-наше», которые были первыми социальными понятиями и в которых познавательный момент был нераздельно слит с оценочно-эмоциональным: «наше» означало «хорошее», «не-наше» – «дурное». «Все двоилось в сознании первых человеческих коллективов, все делилось на «наше» и «не-наше»«, – констатирует Абаев[117]. Ссылаясь на Карла фон Штейнера, ученый приводит в пример бразильское племя бакаири, которое делит всех людей на две категории: кура и курапа. Кура означает «мы все», «наши», а также «хорошие, наши люди»; курапа – «не мы», «не наши», «плохие», «скупые», «больные». Бакаири считают, что все беды исходят от чужих[118]. Таким образом, противопоставление «мы» и «не-мы» было первой социальной классификацией и началом этнического самосознания. «Работа сознания начиналась с осознания своего коллектива в его противопоставлении другим коллективам и в дальнейшем отражала все модификации и перипетии этих отношений»[119].

Каждый этнос, даже в период своего формирования из объединяющихся семейно-родовых групп, имел свое название. Чаще всего это было самоназвание, причем, обычно, как это будет показано ниже, племя называло себя на своем языке словом «люди», считая других (тех, кто «не-мы») как бы нeлюдями – отсюда и запрет на брачно-половые связи с ними, как во времена более отдаленные запрещались подобные связи неоантропов с палеоантропами («дикими» людьми). Соседние племена, конечно, именовали их иначе, но эти имена от столь отдаленных эпох, за редкими исключениями (как, например, «чудь» – чужие, чужаки), не сохранились.

Здесь уместно привести мысль, высказанную ученым-антропологом В.П. Алексеевым: «Мне кажется убедительным соображение о том, что народом может называться какая-то общность людей лишь при наличии самосознания и общего имени»[120].