История чтения

Благодаря книгам ко мне приходил опыт. Когда впоследствии в жизни я сталкивался с событиями, обстоятельствами или персонажами, похожими на что-то, мною прочитанное, обычно это сопровождалось слегка неожиданным, но несколько разочаровывающим ощущением дежа вю. Я чувствовал, что уже переживал все происходящее в чужих словах, и давал этому имя. В одном из самых ранних еврейских философских текстов, написанном приблизительно в VI веке — «Сефер-Йецира» — утверждается, что Бог создал мир, пройдя по тридцати двум путям познания: десяти сефиротам, или цифрам, и двадцати двум буквам[4]. Из сефиротов были созданы все абстрактные понятия; а из двадцати двух букв — все истинно существующее в трех сферах космоса: в мире, во времени и в человеческом теле.

Вселенная, по иудейско-христианской традиции, представляет собой рукописную книгу, состоящую из букв и цифр. Ключ к пониманию Вселенной лежит в способности читать эти буквы и цифры и составлять новые комбинации, таким образом давая жизнь некой части этого колоссального текста в подражание нашему Создателю. (Согласно легенде IV века ученые-талмудисты Ханина и Хошайя однажды целую неделю изучали «Сефер-Йециру» и в конце концов, найдя нужную комбинацию букв, создали трехлетнюю телку, которую впоследствии съели на обед.)

Мои книги были для меня переводами или толкованиями той, величайшей Книги. Мигель де Унамуно[5] в одном из сонетов говорит о том, что источник времени лежит в будущем; у меня тоже чтение создавало впечатление, словно я плыву против течения, проживая то, что уже однажды прочел. На улице под окном было полным-полно каких-то зловредных людей, занимавшихся темными делишками. Пустыня, находившаяся неподалеку от нашего дома в Тель-Авиве, где я жил до шести лет, была восхитительным местом, ведь я знал, что в ее песках, как раз под асфальтовой дорогой, погребен Медный Город. Желе представляло собой таинственное вещество, о существовании которого я узнал из книг Энид Блайтон, — и когда я наконец попробовал настоящее желе, оказалось, что оно не идет ни в какое сравнение с той литературной амброзией. Я написал своей бабушке, жалуясь на какие-то свои мелкие обиды, и ждал, что она подарит мне некую восхитительную свободу, которую обретали книжные сироты, найдя давно потерянных родственников; но, вместо того чтобы спасти меня, она переслала письмо моим родителям, которые сочли мои жалобы довольно забавными. Я верил в колдовство и был уверен, что однажды получу право загадать три желания — многочисленные сказки уже научили меня, как не потратить их зря. Я готовился к встречам с духами, со смертью и с говорящими животными, к участию в битвах, я составлял сложные планы путешествий на чудесные острова, где моим лучшим другом должен был стать Синдбад. И лишь много лет спустя, впервые коснувшись тела возлюбленной, я понял, что есть вещи, которые не способна описать даже литература.

Канадский эссеист Стэн Перски однажды сказал мне, что «у настоящего читателя миллион автобиографий», потому что в каждой новой книге мы находим что-то от нашей собственной жизни. «Если год за годом перечитывать „Гамлета“ и записывать свои впечатления, — писала Вирджиния Вульф, получится, что мы записываем свою автобиографию, потому что с годами мы узнаем о жизни все больше, а Шекспир лишь комментирует то, что мы знаем»[6]. Я же воспринимаю это немного иначе. Если все книги являются автобиографиями, то такими они были с самого начала, и в моей жизни случалось то, о чем я раньше читал у Герберта Уэллса, в «Алисе в Стране Чудес», в сентиментальном «Сердце» Эдмондо де Амичиса, в приключениях Бомбы, мальчика из джунглей. Сартр в своих мемуарах описывает похожие чувства. Сравнивая флору и фауну со страниц Энциклопедии Larousse с их реальными двойниками, он обнаружил, что «в обезьянах зоологического сада было куда меньше обезьяньего, в людях из Люксембургского сада — куда меньше человечьего. Платоник в силу обстоятельств, я шел от знания к предмету: идея казалась мне материальней самой вещи, потому что первой давалась мне в руки и давалась как сама вещь. Мир впервые открылся мне через книги, разжеванный, классифицированный, разграфленный, осмысленный, но все- таки опасный»[7].