Мифология балтийских славян, напротив, образовалась, очевидно, не теоретически, взамен другого, изгнанного верования, а естественным развитием, и дала вопросу о добре и зле важное, конечно, но не исключительное значение; не было введено того систематического равновесия, какое эти начала получили у персов. Добро по-прежнему преобладало в божествах балтийских славян и пронизывало всю их религию; небесный Бог (творец мира, в этом понятии заключается идея благости), Святовит, Жива, Радигость, Яровит, Перун, все это были боги добрые. Понятие зла вкралось, можно сказать, эмпирически: не находя в своем представлении о добрых божествах разрешения вопроса о зле в мире и признав существование зла как особого божественного начала, балтийские славяне не воссоздали на этом основании, как древние персы, всей своей религии, и только прибавили божество зла к сонму своих богов. Этим-то объясняется странное положение Чернобога в их мифологии. С одной стороны, он стоит один против целой семьи добрых божеств и не имеет ни высоты небесного Творца, ни власти Святовита, а с другой – он не второстепенное существо, как во многих религиях, не демон, а божество в полном смысле. В одной только мифологии мы находим существо, схожее с Чернобогом, именно Пикула пруссов и литвы (по-литовски Пикулас, по-древнепрусски Пикулос, значит, собственно, гневный). Он был один из трех первостепенных богов литовского племени, и при Перкуне, могущественном громовержце, властителе мира, при Потримпе, боге благом по преимуществу, жизнедавце, дарователе победы и земных плодов, и всех второстепенных божествах, покровителях человека, один представлял собою злое начало. Перкун бог чисто стихийный, и этим вполне отличается от верховного, небесного Бога балтийских славян; но в двух других главных прусско-литовских божествах сходство со Святовитом и Чернобогом замечательное. Нельзя предполагать тут никакого заимствования ни с литовской стороны, ни со славянской; но было, очевидно, аналогичное развитие религиозных воззрений. Не происходило ли в одно время, под влиянием умственного движения, возбужденного на Балтийском поморье борьбой с германскими и скандинавскими дружинами и освобождением от них, образование мифологии и у славян, и у пруссов? Не было ли общения мысли? Не было ли и союза действительного, как в XIII в., как вновь дружина германская, дружина крестоносцев, нагрянула на пруссов, и пруссы поставили себе вождем славянского князя, храброго Святополка поморского? Быть может, когда-нибудь предположения наши будут подтверждены наукой.
Хотя Чернобогу, без сомнения, противополагался, как мы сказали, весь сонм добрых богов, однако, вероятно, что между этими добрыми богами был один, по преимуществу олицетворяемый в себе добро в противность началу зла. Имя его было бы, естественно, Белбог, оно, правда, у балтийских славян нигде не упоминается, но сохранилось в некоторых местных названиях: Белбог на Поморье и две горы, Чернобог и Белбог, в земле лужицких сербов, близ Будишина, и встречается в древнейшем чешском словаре, Mater Ferborum. В сущности, однако, Белбог не мог не совпадать со Святовитом, потому что Святовит является представителем и властелином именно того, что есть в мире противоположного Чернобогу, света и добра. Если бы Белбог был отдельным божеством, воплощением добра и противоположность злу, вроде персидского Оромазда, то он бы имел, конечно, в уважении и обожании балтийских славян, если не первое, то одно из первых мест, и писатели, которые так много говорят о Святовите, не могли бы о нем не упомянуть хоть вскользь. Мы предполагаем, что Белбог действительно существовал у балтийских славян (аналогия Чернобога и приведенные местности на это указывают), но не отделялся от настоящего Бога света и добра, от Святовита, ни в мифологии, ни в поклонении, так что именно Святовит, как представитель света и добра и противник темного и злого начала, величаем был Белбогом; таким образом, название Белбога, по нашему мнению, есть эпитет Святовита.
Кто обращал внимание на разные мифологии, тот знает, как сильно господствовал у всех языческих народов обычай придавать важнейшим божествам множество эпитетов, которые потом принимались нередко за названия отдельных богов, а эпитет Белбога тем более близок и свойствен Святовиту, богу святому-светлому, что белое и светлое представлялись в старину (и теперь еще, у многих народов) понятиями самыми сходными: свет русским народом называется белым, в санскритском же языке света значит белый, а б’ала (бел) значит свет.