История альбигойцев и их времени

Он объявлял, между прочим, что всякая ересь есть сударственное преступление. Он обязывал своих подданных быть шпионами и доносчиками; преступников также следовало испытывать в вере и после допроса в случае сомнения предавать в распоряжение духовных лиц. «Еретиков следует сжигать живыми в присутствии зрителей». За них запрещается ходатайствовать кому-либо пред императором под страхом опалы. Третий статут был не что иное, как IV канон латеранского собора. Четвертая конституции предназначалась преимущественно для Италии, потому могла быть издана несколько позднее: она вошла в знаменитую Конституцию королей Сицилии, этот замечательнейший юридический памятник XIII века. Здесь синьорам, подестам и консулам предписывается старательно следить за ересью, искать подозреваемых лиц. Если какой феодал окажется в этом деле неисполнительным, то через год лишается своей земли, которая отдается надежным католикам. Дома, где жили еретики и лица, сопричастные им, где они поучали и совершали свои обряды, повелевалось уничтожать и впредь не восстанавливать. Фридрих добавлял, что все отлученные по подозрению в ереси лишаются по прошествии года всех гражданских прав и покровительства законов; они оказывались в положение рабов, которые сами были бессильными и бесправными, а ими мог повелевать всякий.

Замечательно, что через пять лет Фридрих сам был обьявлен отлученным и проклят папой, и тоже по подозрению в ереси. То была расплата за его религиозное лицемерие, за желание служить в одно и то же время двум божествам. Мы старались обнаружить его побуждения. Для Фридриха II нельзя найти обыкновенных оправданий исторических лиц. Он не платил дань своему времени. Как человек близкий к гениальности, он сам руководил эпохой и указывал ей новые идеалы.

Издав грозные законы против врагов Церкви и фактически преследуя их, он в то же время своим поведением относительно Церкви сам становился в ряды ее врагов. Он страшил Церковь своим светским могуществом, велитчиной своих владений — от Балтийского моря до Средиземного, от Вислы до Роны. Его светский меч мог поспорить с духовным. Таким образом, столкнулись две страшные силы: одна— всерасполагающая Церковь, другая — материальное могущество императоров. Последнее грозило еще более усилиться вследствие честолюбия молодого государя.

Унитарные и завоевательные стремления Фридриха были громадны. Они развивались последовательно. Восстановить старое римское имя во всем его величии, овладеть всеми землями прежних Цезарей и сбросить с себя иго пап с их претензиями на светское господство — были мечты его лучших лет, мечты понятные, но не осуществимые для того века и его средств. Он со странным для его гения тщеславием иногда называл себя наместником Христа, а своего канцлера Петра делла Винье — апостолом, сына Конрада — божественным отпрыском крови Цезарей, а жену Констанцию — божественной матерью.

Рим понимал, что крестовый поход — только предлог к началу папско-императорской борьбы. Смертельная борьба должна была произойти потому, что она была завещана преданиями Григория VII и что наконец два лагеря получили к тому необходимые условия. Гонорий III, опираясь на обман Фридриха II, уже решился отлучить его от Церкви, но внезапная смерть остановила исполнение его намерения. Он передавал это заветное папское право своему энергичному преемнику, старшему Уголино, ко торый прежде был столь же другом Фридриха, как Доми ника и Франциска, а, надев тиару, стал заклятым врагом императора. Он не замедлил разразиться отлучением по чти в то самое время, когда император после первом неудачи вторично садился на корабль для отправления и Палестину (двадцать девятого сентября 1227 года).

Папа привел весьма основательные доводы против Фридриха: его видимое равнодушие к походу, нарушение решений верельского, флорентийского и сан-джерманс кого съездов, его бегство и притворную болезнь[29]^. Император вознегодовал. Тот самый человек, который грозил костром еретикам за то, что они поносят Церковь и духовенство, теперь в окружном послании к христианскмм государям резко нападает на римские пороки и предсказывает Церкви «скорое разрушение». Через четыре года после своих церковных статутов он сам выдал прежних друзей.

«Уже не говорим, — замечает император, — о симонии и о множестве различных немыслимых в наше время поборов, которыми римский двор обременяет своих же духовных лиц. Не скажем ничего, как эти духовные явно и тайно занимаются ремеслом ростовщиков, которое до них было неизвестно миру и которое так портит мир. Речи их слаще меда и нежнее масла... ненасытные кровопийцы» (42). Тут он указал Европе на Раймонда Тулузского, тогда боровшеюся в последней агонии с чужеземным завоеванием, «с которого курия не снимет отлучения, пока не обратит в рабское подчинение».