История абдеритов

– Но что пользы от этого республике? – возразил советник, заработавший от республики кругленькую сумму благодаря своим проектам, планам улучшения общественного управления, толкованию устаревших законов и поэтому постоянно кричавший о своих заслугах перед абдеритским общественным благом, хотя это абдеритское благо, несмотря на все его проекты, планы, толкования ни на грош не улучшилось.

– Верно, – заметил другой. – Вся его наука – просто детская игра. Ничего основательного! In minimis maximus![165]

– А какая при этом несносная гордость, упрямство, вечное умничанье, критиканство и насмешки!

– А его дурной вкус!

– В музыке он не смыслит ни черта! – сказал номофилакс.

– А в театре еще менее! – воскликнул Гипербол.

– А в возвышенных одах – ровным счетом ничего! – прибавил Физигнат.

– Он шарлатан, хвастун…

– И к тому еще вольнодумец! – вскричал жрец Стробил. – Законченный вольнодумец, ни во что не верящий, для которого нет ничего святого. Его можно уличить в том, что он вырвал языки у множества живых лягушек.

– Упорно поговаривают, что некоторых из них он даже анатомировал, – заметил кто-то.

– Неужели? – воскликнул Стробил с выражением крайнего возмущения. – Латона праведная! К чему только не приводит проклятая философия. Но возможно ли это действительно доказать?

– Я только передаю то, что слышал, – ответил тот.

– Это необходимо расследовать! – кричал Стробил. – Высокочтимый господин архонт, премудрые господа! Я требую этого во имя Латоны. Дело должно быть расследовано!

– А к чему расследование? – сказал Трасилл,[166] один из главарей республики, близкий родственник и предполагаемый наследник имущества философа. – Дело и так ясно. И оно только доказывает то, что и я уже сам, к сожалению, долгое время замечаю у моего двоюродного брата – бедняги: с головой у. него не все благополучно. Демокрит неплохой человек, он не богохульник, но на него порой находит такое, что он сам не свой. Если он и анатомировал лягушку, то могу поклясться, что в этот момент он считал, что это кошка.

– Тем хуже! – заметил Стробил.

– В самом деле, тем хуже… для его ума и для его родственников, – продолжал Трасилл. – Бедный человек находится в таком состоянии, что мы не можем оставаться к этому равнодушными. Семья его должна будет обратиться за помощью к республике, он не способен распоряжаться своим имуществом. Ему следует назначить опекуна.

– Если это так… – произнес архонт и остановился в нерешительности.

– Я буду считать за честь познакомить вашу милость ближе с этим делом, – вставил советник Трасилл.

– Как? Демокрит не в своем уме? – воскликнул один из присутствующих. – Господа абдериты, подумайте хорошенько, что вы делаете! Над вами будет смеяться вся Греция! Да я скорей готов лишиться головы, если только вы найдете более разумного человека по обеим сторонам Гебра,[167] чем Этого самого Демокрита! Осторожней, господа, дело это более щекотливое, чем вы думаете.

Наши читатели, наверное, изумлены… Но мы сейчас разрешим их недоумение. Тот, кто произнес эти слова, не был абдеритом. Он был чужестранец из Сиракуз и – что вызывало почтение советников Абдеры, – близкий родственник Дионисия Старшего,[168] ставшего недавно правителем этого государства.

– Вы можете быть уверены, – заверил архонт сиракузянина, – что мы не начнем дела, пока не найдем веских оснований.

– Я слишком близко принимаю к сердцу честь моего двоюродного брата, чтобы не подтвердить доброго мнения о нем, высказанного только что сиятельным сиракузянином. Действительно, у Демокрита случаются минуты просветления и в одну из таких и беседовал с ним принц. Но, к сожалению, это только минуты…

– В таком случае минуты в Абдере слишком продолжительны, – заметил сиракузянин.

– Высокочтимые и премудрые господа! – начал жрец Стробил. – Каковы бы ни были обстоятельства, учтите, что ведь речь идет об анатомировании лягушек! Дело серьезное, и я настаиваю на расследовании. Да сохранит нас Юпитер и Латона, я боюсь, чтобы…

– Успокойтесь, господин верховный жрец, – прервал его архонт, которого (между нами говоря) самого подозревали в том, что он не питал к лягушкам того благоговения, какое требовалось в Абдере. – По первому донесению сенату со стороны попечителя священного пруда все лягушки получат полагающееся им в этом случае удовлетворение.

Сиракузянин тотчас же рассказал Демокриту все, что говорилось о нем в обществе.

– Распорядись зарезать самого жирного павлина,[169] пусть его насадят на вертел, и сообщи мне, когда он будет готов, – приказал своей домоправительнице Демокрит.

В тот же вечер, когда Стробил сел ужинать, ему был подан на серебряном блюде жареный павлин – подарок Демокрита. Когда его разрезали, то, к удивлению жреца, он был нашпигован сотней золотых дариков.[170]