— Скажи ей об этом, — хладнокровно посоветовала Эмили, проявляя прежде всего характерную для Марри дальновидность. — Она не знает, что
— Пожалуй, я скажу, — согласился Тедди, на которого этот тон произвел большое впечатление. — Я
Это было так приятно слышать… особенно от Тедди. Эмили отправилась домой, чувствуя себя счастливой. В старой кухне горели свечи, их пламя танцевало в порывах легкого ветерка, влетающего в дверь и окно.
— Думаю, Эмили, тебе не очень понравятся свечи после ламп, к которым ты привыкла на Старой Мызе, — сказала тетя Лора с легким вздохом. Одним из огорчений в жизни Лоры Марри было то, что тирания Элизабет простиралась до таких мелочей, как освещение.
Эмили задумчиво огляделась. Одна свеча зашипела и качнулась к ней, словно приветствуя ее. Другая, с длинным фитилем, сверкала и тлела, как угрюмый маленький демон. У третьей было совсем крошечное пламя — такая хитрая, задумчивая свеча. Еще одна покачивалась со странной огненной грацией на тянувшем из двери сквозняке. А еще одна горела, как верная душа, устойчивым, прямо поднимающимся вверх пламенем.
— Не знаю… тетя Лора, — медленно ответила Эмили. — Человек может… дружить… со свечами. Думаю, свечи мне все-таки нравятся больше.
Ее услышала тетя Элизабет, вернувшаяся из летней кухни. Что-то вроде удовлетворения блеснуло в ее голубых, как залив, глазах.
— У тебя есть толика здравого смысла, — заметила она.
«Это второй комплимент, который я слышу от нее», — мелькнуло в голове у Эмили.
— Я думаю, Эмили подросла за то время, что гостила на Старой Мызе, — сказала тетя Лора с легким сожалением.
Тетя Элизабет, задувая свечи, бросила через очки внимательный взгляд на Эмили.
— Я этого не замечаю, — сказала она. — Платье на ней все такое же длинное.
— Я уверена, что она теперь выше ростом, — настаивала Лора.
Кузен Джимми, чтобы разрешить спор, подвел Эмили к дверному косяку. Ее макушка оказалась точно на уровне прежней метки.
— Вот видишь, — сказала тетя Элизабет с торжеством; ей было приятно, что она права даже в такой мелочи.
— Но выглядит она… иначе, — вздохнула Лора.
Лора была отчасти права. Эмили действительно выросла, став и выше, и старше душой, если не телом. Именно эту перемену почувствовала Лора, как это всегда быстро чувствует близкий и нежно любящий человек. Эмили, вернувшаяся со Старой Мызы, отличалась от той Эмили, которая уезжала туда. Она уже была не совсем ребенком. Рассказы бабушки Нэнси о прошлом семьи, над которыми Эмили размышляла, долгие мучительные сомнения в правдивости истории о матери Илзи, тот ужасный час, когда она лежала бок о бок со смертью на прибрежных утесах, общение с Дином Пристом — все вместе это помогло развиться ее уму и чувствам. На следующее утро, отправившись на чердак и вытащив из-под дивана свой драгоценный маленький сверток рукописей, чтобы с любовью перечитать их в очередной раз, она с удивлением и немалым огорчением обнаружила, что ее творения далеко не так хороши, как ей казалось прежде. Некоторые из них были явно глупыми; она стыдилась их…. так стыдилась, что тайком пронесла их в кухню и сожгла в плите. Это вызывало немалое раздражение у тети Элизабет, когда та пришла готовить обед и обнаружила, что вся топка забита обгоревшей бумагой.
Эмили уже не удивляло то, что мисс Браунелл высмеяла ее стихи… хотя это никоим образом не умерило горечь от воспоминаний, связанных с этой язвительной особой. Остальные рукописи она положила назад на полку под диваном, включая эпическую поэму «Дочь моря», которая все еще казалась ей довольно неплохим, хотя и не совсем таким уж замечательным произведением, каким она считала его раньше. Она чувствовала, что многие места можно было бы переписать и улучшить. После этого она незамедлительно приступила к сочинению нового стихотворения — «По возвращении домой после нескольких недель отсутствия». Так как в этом стихотворении необходимо было упомянуть всех и всё, связанное с Молодым Месяцем, оно обещало оказаться довольно длинным и на много недель обеспечить приятное занятие в минуты досуга. Было очень радостно снова оказаться дома.
«Нет на свете другого такого места, как мой дорогой Молодой Месяц», — думала Эмили.