Истории о любви

«Он ведь, в сущности, милый малый, этот Сиплый…» Тут я не нашёл ничего не то что сказать, но даже покивать головой: оно, конечно, розовые очки розовыми очками, но не до такой же степени! «А ещё знаешь, старик, он так же, как и я, любит стихи Маяковского! Мы с ним на днях в одном кабаке много говорили про это». Тут я уже перестал удивляться чему-либо вообще. Если бы мне сказали, что Володя Сиплый бросил школу во втором классе и забыл некоторые из букв, поскольку их знание никак не помогало ему в криминальной деятельности, я бы совсем не удивился. Про стихи – я бы поверил, что Сиплый может любить что-нибудь с надрывом из Есенина (кто-нибудь из интеллигентов в лагере или на пересылке декламировал, и Сиплому понравилось), но революционная поэзия… Это было просто за гранью…

Потом несколько лет я не видел Пижона – сначала я перебрался в Москву, потом закрутились дела в Сибири. В городок наш я приехал только в июне девяносто шестого. Мне и моему молодому деловому партнёру (собственно, он и поведал эту историю миру) требовалась консультация по вопросу бизнеса. Нам порекомендовали именно Пижона (теперь его, естественно, так никто не называл, а именовали исключительно по ФИО).

Он принял нас в своём трёхэтажном особняке на окраине городка. Злые языки утверждали, что на те деньги, которые он заплатил за его строительство и обустройство, можно было возвести почти что рыцарский замок. Впрочем, на его репутацию как консультанта это никак не влияло.

После окончания деловой части беседы Пижон предложил нам выпить чаю. У нас была пара часов свободного времени, и мы не отказали ему в этой просьбе. Тут в его кабинет вошла женщина-брюнетка. Роста она была довольно высокого, в строгом чёрном платье, в элегантных босоножках на шпильках. Причёска, естественно, – пучок. «Знакомьтесь, друзья! Это Клавдия, мой ангел во плоти». Затем Пижон представил нас брюнетке, и я даже поцеловал её ручку. Она вкатила небольшой столик, на котором был чайничек, чашки и тарелка с пирожками. Кстати, таких вкусных пирожков я в своей жизни так больше и не ел.

«Клавдия буквально вернула меня к жизни пару лет назад», – глядя на жену с обожанием, сказал Пижон.

Как выяснилось, в девяносто втором он, уже будучи бизнесменом, причём вполне себе успешным, сел. Вот такие бывают превратности судьбы – не один год крутиться в больших картах, скупать валюту, когда это было строго под запретом, и сесть за какую-то, в сущности, ерунду… Часть срока Пижон вообще провёл в больнице, поскольку его очень сильно избил смотрящий чеченец.

Да и вообще, пример Пижона показывал, как поменялись нравы. Ходя, в общем-то, по лезвию бритвы (а как иначе можно было охарактеризовать его деятельность в восьмидесятых?!) он лишь раз столкнулся с неприглядной стороной криминала: когда два молодых придурка – студенты техникума – приняли его в декабре восемьдесят восьмого за кооператора («кооперативщика», как многие тогда говорили) и попытались стрясти с него пять тысяч рублей. Кажется, тогда обошлось даже без помощи любителя Маяковского Сиплого. Просто Пижон сообщил Ашотику, а тот обратился к кому-то из местных донов. Те, в свою очередь, очень доходчиво объяснили молодой криминальной поросли, кого можно облагать данью в их городке, а кого лучше обходить стороной километра эдак за два, а то и поболе. В начале девяностых же люди, подобные Сиплому, стали скорее нормой, нежели исключением. Другое дело, что, видимо, они вдобавок ещё и не любили революционную поэзию…

«Я ведь даже и жить не особо после освобождения хотел, а как Клавдию встретил, так к жизни вернулся. Бизнес вновь поднял. Деток, жаль, у нас вот только нет… Но вроде бы в следующем месяце в Израиль едем, в клинику. Там, говорят, чудеса творят», – продолжал Пижон. Клавдия сидела рядом и гладила его по руке. Было видно, что она светилась от счастья. «А с моими детьми мне встречаться не дают…» – тут Пижон отвернулся к окну.

Как выяснилось, переводы, причём на не самые кислые суммы, он исправно отправлял матерям своих детей, однако на их решение не давать ребятам видеться с отцом это никак не влияло. Ни один из переводов назад, кстати, так и не вернулся.

В сентябре того же девяносто шестого мы опять были в городке. Остановились в гостинице, которая ныне звалась «Гранд-отелем», что, впрочем, никак не влияло на качество обслуживания. Как оно было советским, таким и осталось. «Ты знаешь, план чуток меняется, – сказал я своему партнёру, войдя в номер. – Мне только что отзвонились, через полчаса похороны Пижона!» Мы перенесли запланированную встречу и поехали к его коттеджу.