Истории неоднозначных преступлений

Интуиция подсказывала ей, что с домом она простилась навсегда, их собрали как мусор, а с мусором долго не церемонятся, а значит, скоро прощание с жизнью, но как же ее девочка? Ее улыбчивая Чеславочка. Что они сделают с ней? Nie! Nie!! Nie!!! Думать об этом она была уже не в силах. Ее ожидала каторжная работа по рытью ям, укладыванию камней, несмотря на зимнюю стужу и ветер. …В скромных списках тех, кто выжил, ее имени не окажется.

…Когда их оторвали друг от друга, Чеслава ничего не видела перед собой — только глаза матери. Потом, собрав в группу детей, их стригли, как овец, потом раздели догола и повели в душевую, потом толпу затолкали в барак, где стоял промозглый холод и воняло сырой одеждой — переодели. Ей достались штаны и роба на три размера больше. Выдали «гольцшуе» — деревянные башмаки. И начали накалывать пятизначные номера на руку. Сначала карандашом писали, а потом такими сдвоенными иголками, обмотанными нитками, кололи. Дети, каким-то пятым чувством поняли — им отсюда не выйти.

На единственной фотографии из концлагеря Чеслава сидит в ссадинах, ее побила надзирательница Аушвица, по немецки должность звучит как die Aufseherin. А как по-дьявольски? За что побила девочку? По ее мнению, за недостаточную покорность. Поэтому единственная фотография девочки, которая придет к своим палачам в их снах, иначе не бывает, будет не совсем…, их узница сидит с заплаканным лицом, с разбитой губой.

«Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей»

Она потеряла свой дом, свой полянку, свой лес, свои волосы и одежду, свое имя, и получила… номер.

Она боялась потерять своего Бога. Чувствовала, как ускользает Бог.

Во время переходов между бараками нацистов, она увидела других детей в лагере, с белыми лицами и прозрачной кожей — тонкой, пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости.

— Христос! Дева Мария! Вы где? Вы остались там, в костеле? Но как я к вам доберусь? Да еще без мамы.

Другая комната, с квадратным ящиком фотоаппарата на треноге. Чеслава молилась беспрестанно: «Дева Мария, Благодати полная…».

Сверху, из-под черепа на пилотке, в бешеных глазах сверкнул гнев, в руках мелькнул длинный предмет, резанула боль в теле, палка взмыла в воздух и снова боль, будто не было одежды. Чеслава прикрыла голову, но орудие избиения задело лицо, разбило губу — она заплакала.

Ее бьют, дергают за робу, и что можно разобрать в гавкающей речи? Перед глазами только сапоги, коричневые чулки и толстая юбка. Вроде бы женщина. Но есть ли у нее Бог?

И тут Чеслава впервые поняла: если немедленно не сотрет кровь и слезы, то станет еще хуже. Она размазала месиво по лицу, и украдкой взглянув на надзирательницу, поняла, что и это неправильно.

Но ее никогда не били!!! Никогда!

Еще раз прошла рукавом. Что им надо? Зачем их с мамой сюда везли?

За аппаратом, по приказу администрации концлагеря, стоит фотограф-узник Вильгельм Брассе. За войну он сделает от 40 000 до 50 000 «идентификационных снимков» пленников и пленниц. Тогда он еще не будет знать, что в его девяносто четырехлетней жизни фотография этой девочки станет самой знаменитой, а еще она станет единственным доказательством, что когда-то жила на свете эта девочка, у которой зачем-то забрали жизнь…

Он пытается успокоить несчастных людей: «Сядьте поудобнее, расслабьтесь, смотрите в камеру непринужденно и вспоминайте свою Родину». Спустя много лет он приедет, поделится воспоминаниями, передаст спасенные в сорок пятом негативы в музей «Аушвиц-Биркенау», и будет сокрушаться: «Я знал, что они умрут, но в момент съемки не мог им этого сказать».

Перед привозом очередной партии цугангов (вновь прибывших), Вильгельм снимал немецких офицеров, служивших в лагере смерти. Они сидели перед его камерой, на их лицах появлялась грусть, они тосковали по дому. Их матери, жены и дети ждали снимки с «фронта», и эсесовцы исправно выполняли просьбу родных, нашли подходящее место в здании администрации (не в крематории же), чтобы было как в фотоателье. «Фоткались» между пытками и убийствами, любовались собой на напечатанных снимках, подписывали на обороте: «Любимой Ханне!» или «Дорогой Кларе!» или… Бережно укладывали их в конверты и отсылали с надеждой, чтобы фотография не помялась.

Девочка с древнеславянским именем Чеслава, умерла, а те твари остались живы?

В мирное время Вильгельм Брассе откажется фотографировать — перед ним на всю жизнь останутся портреты узников. Он будет долго жить, специально долго жить, чтобы всем и каждому рассказывать о Чеславе.

Чеслава Квока родилась 15 августа 1928 года. Умерла 12 марта 1943 года, от инъекции фенола. Что? Чеслава умерла, а те твари остались живы?

Я все перерыл — больше о Чеславе ни щепотки информации.

Чеслава — древнеславянское имя. Означает: честь и слава.

Человечество ее удостоило чести — прожить 14 лет, не познав романтики юности, первой любви, любимого мужа, венчания, рождения и крещения ребенка, вдохновения реализовать себя, как женщина.