Истории города Онса

– А крючконосы эти… – вступил Буллан, рассеянно отколупывая кусочки краски с угла стола. – С ними вообще как, договориться можно?

– С восточными крючконосами можно говорить, но они редко встречаются. Большая часть перебралась в города, например, в Мантиле их много. С западными – нет. Разговоров у вас не получится. Тем более, что придете вы не говорить с ними, а грабить их. К ним просто нельзя приближаться: лучше, как увидите, сразу бежать.

– Мда, – Иваныч усиленно потер переносицу. – А как западных от восточных отличить-то? Поди пойми, от кого бежать, от кого нет…

– Бежать лучше бы от всех, – посоветовал Нараск, невесело усмехаясь. – На всякий случай. А так… Вроде бы говорят, что у всех восточных темные глаза и одежда красных оттенков, а у западных одежда в синей гамме и глаза зеленые или голубые. Голоса у восточных несколько… писклявые, а у западных гораздо ниже и с громом.

– С чем? – удивились мы.

– Услышите – поймете…

– А ты сам слышал? – не выдержав, спросила я мужа, просто пораженная огромным количеством сведений, которые он от меня скрывал.

– …Да, – ответил Нараск после небольшой паузы, и мне показалось, что он соврал. Боже мой, ну зачем?!

Остальные, которые не так хорошо умели различать оттенки Нараскового голоса, ему вполне поверили. Иваныч хотел еще что-то спросить, но он сказал, что больше ничего не знает, и остаток встречи просто сидел молча, покачивая головой и иногда закрывая глаза. От меня при этом не отстранялся, наоборот, крепко сжимал мою руку, так что я понимала, что он не обижается, а действительно сильно волнуется. Но, видимо, пока мы не войдем в лес, я так и не пойму, в чем дело…

Когда мы вышли из дома Риган, Нараск неожиданно сказал мне:

– Пойдем прогуляемся, Ятенька.

– Ну пойдем… – согласилась я нерешительно и подала ему руку.

Мы пошли бродить по городу в постепенно спускающихся сумерках. Заглянули к морю, которое было плоским, как блюдце, и даже поленилось испугать нас волной, к реке, мелкая часть которой подмерзла из-за того, что пришлась на снежную зону, и, наконец, поднялись на большой холм в центре Онса, заросший деревьями с желтой корой, чтобы попасть к Центральной башне.

Башня возвышалась посреди холма-парка, теряясь шпилем в сумерках. С ее подсвеченной маленькими розовыми лампочками винтовой лестницы, когда мы подошли поближе, как раз сбежало несколько припозднившихся туристов. Один из них попытался выразить нам свое удивление, что у нас «одновременно и зима, и весна, и осень, и лето», но мы промолчали и начали подниматься.

Наверху была маленькая площадка, выложенная разноцветным кафелем, с круглым столиком и несколькими стульями. Прямо из столика толстой блестящей спицей рос шпиль, на его конце горела яркая желтая лампочка. Не сговариваясь, мы обошли стол и встали рядом, опираясь на ограду площадки. Здесь было светлее, чем внизу, и можно было разглядеть расстилающийся вокруг вечерний Онс, на четверть заснеженный, на другую четверть покрытый желтыми листьями, а на остальные две четверти – зеленый. По нему тянулись цепочки огоньков: фонари, окошки, магазины… Я посмотрела на знакомый профиль Нараска, потом снова вниз, и наши непонимания и обиды показались мне такими же мелкими, как фонари и домики, видимые с башни. Зачем нам ссориться? Ну, пускай он не говорит мне чего-то, но он ведь меня любит, это я вижу совершенно точно!

– Мы с тобой, когда познакомились, почти так же гуляли, – вспомнила я, кладя голову ему на плечо.

– Да, Ятенька, я помню, – ласково отозвался он. – Поэтому и предложил пройтись. Мало ли, как потом сложится.

– Ты считаешь, что мы оттуда можем не вернуться?!

– Конечно, можем. Хотя этого не будет, скорее всего. Просто даже если все обойдется относительно благополучно, много что изменится… За что ты меня любишь?

– Что?.. – опешила я от такой резкой смены темы. – Ну… Я точно не знаю. Вроде бы… За все. А это очень важно, за что точно?

– Пожалуй, – абсолютно серьезно кивнул Нараск.

– Ну… Вначале, когда я тебя увидела, мне понравились твои глаза, у них было какое-то такое… Выражение… Что я… – тут я сбилась и замолчала, не зная, что еще добавить.

– Что ж, – непонятно сказал муж, – может быть, и есть какая-то надежда. Пойдем домой, Ятенька, у тебя пальто легкое, еще простудишься.

Он первым пошел вниз по винтовой лестнице, а я шла следом, в недоумении машинально теребя растрепанную косу, глядя в его затылок и решительно не понимая, как связана надежда и то, что мне понравились Нарасковы глаза.