Истории Фирозша-Баг

Тану уехала, и появилась Гаджра, молодая и соблазнительная, но отличавшаяся крайней медлительностью.

Кокосовое масло – это единственное, что было общего между ней и ее предшественницей. Несмотря на полноту, Гаджра была довольно хорошенькая. Даже чувственная, как думал про себя Рустом-джи. И он нередко наведывался на кухню, когда Гаджра мыла посуду, сидя на корточках у края мори[12]. Еще мальчиком Рустом-джи слышал, что гунги в большинстве своем не носят нижнего белья – ни лифчиков, ни трусиков. В чем он несколько раз убеждался, наблюдая за ними в отцовском доме. Гаджра предоставила ему еще одно доказательство – доказательство, торчавшее из-за выреза ее короткой, выше пупка, кофточки во время стирки или мытья полов. Ловким движением она невозмутимо заправляла пышную грудь обратно в чоли[13], но не раньше, чем Рустом-джи на нее налюбуется. Ее груди были похожи на два спелых манго, как думалось Рустом-джи, сочных и нежно-золотистых.

«Чаши ее преисполнены»[14], – весело говорил он себе, вновь и вновь вспоминая студенческую шутку времен учебы в колледже Святого Хавьера. Хотя в колледже не пытались склонить учащихся к чужой вере, там было заведено знакомить студентов, независимо от их принадлежности к католицизму, с христианскими молитвами и самыми известными псалмами.

Самым горячим желанием Рустом-джи было дождаться того дня, когда груди Гаджры выскочат из чоли настолько, чтобы он смог увидеть соски. «Дада Ормузд[15], хоть раз дай мне на них посмотреть!» – мысленно взывал он, полный желания, и рисовал их в своем воображении: то темно-коричневые размером с горошину, но готовые набухнуть, то черные, крупные и торчащие в безудержном возбуждении.

В ожидании исполнения мечты Рустом-джи с удовольствием наблюдал, как Гаджра каждое утро перед началом работы управляется со своим сари. Чтобы не замочить его в мори, она приподнимала ткань, прокладывала ее меж бедер и заправляла вокруг пояса. При таком изменении фасона складки сари образовывали очень большой и очень мужской бугор в промежности. Но движения стеатопигической Гаджры, когда она завершала свое ежедневное преображение, – расставляла ноги, приседала и оглаживала ягодицы, чтобы сари легло ровнее, – представлялись Рустом-джи чрезвычайно эротическими.

Все это обычно происходило в присутствии Мехру, поэтому Рустом-джи был вынужден притворяться, что читает «Таймс оф Индия», и тайком подглядывать сбоку, сверху или из-под газеты в надежде увидеть желаемое. Иногда он вспоминал стишок, выученный им еще мальчиком на языке маратхи. Эти строчки были частью песенки, которая пелась на каждой шумной и веселой вечеринке, устраиваемой отцом для коллег-парси из Центрального банка. Тогда маленький Рустом еще не понимал их смысла. Слова были такие:

Свою подружку Сакубай
Он имел, улегшись снизу…

Прошло много лет и много вечеринок, и наконец подросшему Рустому разрешили сесть за стол с гостями вместо того, чтобы отправляться играть во двор. Наступил день, когда ему позволили сделать глоток виски с содовой из рюмки отца. Мать была против, утверждая, что он еще маленький, но отец сказал:

– Что такое один глоток? Думаешь, он сразу же станет пьяницей?

Рустому понравился этот первый глоток и, ко всеобщему веселью, он попросил еще.

– Парень весь в отца! Хорошо пошла! – хохотали гости.

Именно в это время Рустом начал понимать смысл стишка и всей песни: в ней рассказывалось, как один господин из парси обнаружил под темной лестницей задремавшую гунгу. Господин с легкостью соблазнил ее и продолжил развлекаться дальше. Позже Рустом спел эту песенку своим друзьям в колледже Святого Хавьера, и ее же он вспомнил сегодня, в день Бехрам роз, сидя в кресле с «Таймс оф Индия». Он надеялся, что Гаджра придет до того, как Мехру закончит разговаривать по телефону у Хирабай. В этом случае он сможет не стесняясь глазеть на служанку, и никто ему не помешает.

Но пока Рустом-джи одолевали такие грязные и неприличные мысли, вернулась Мехру. В конторе пообещали немедленно прислать сантехника.

– Я сказала ему: «Бава[16], ты ведь тоже парси и знаешь, как важен для нас Бехрам роз», и он ответил, что понимает и пришлет к нам работника починить туалет.

– Эта грязная свинья понимает? Ха! Теперь, когда он знает про протечку, он нарочно будет тянуть, чтоб еще больше нам напакостить. Иди, будь искренней со всеми, иди и страдай.

И Мехру пошла заваривать мужу чай.

Раздался звонок. Рустом-джи знал, что это Гаджра. Но, поспешив открыть ей дверь, он уже чувствовал, что движется к разочарованию и что охватившее его вожделение будет прервано так же грубо, как работа кишечника.

Предчувствие оказалось верным. Мехру выскочила из кухни, насколько ей позволяли шлепающие тапки, выбранила Гаджру за опоздание, велела ей только подмести пол – остальное может подождать до завтра, – а потом уходить домой. Сникнув, Рустом-джи снова принялся за «Таймс оф Индия».