Истоки тоталитаризма

Однако эти финансовые нарушения были единственными и не очень существенными отзвуками традиции тайной полиции. Они стали возможны из-за общего презрения тоталитарных режимов к экономическим и финансовым делам, так что методы, которые в нормальных условиях были бы вне закона и отличали бы тайную полицию от других более респектабельных административных органов, никак не указывают на то, что здесь мы имеем дело с подразделением, которое наслаждается своей независимостью, вне контроля других властей, в атмосфере распущенности, неприличия и неуверенности. Напротив, положение тоталитарной тайной полиции совершенно стабильно, и все ее службы входят в состав администрации. Эта организация не только не функционирует вне рамок закона, но скорее само воплощение закона, и ее респектабельность — вне подозрений. Она не занимается организацией убийств по собственной инициативе, не провоцирует преступления против государства и общества и последовательно борется со всякого рода взяточничеством, вымогательством и незаконными финансовыми доходами. Моральное наставление, соединенное с весьма ощутимыми угрозами которое Гиммлер мог позволить себе прочитать своим людям в середине войны: «Мы имеем моральное право… уничтожить этот [еврейский] народ, который вознамерился уничтожить нас, но мы не имеем права обогащаться, будь нашим приобретением меховое пальто, часы, одна-единственная марка или сигарета»,[959] выражает боязнь того, что тщетно было бы искать в истории тайной полиции. Если она еще занимается «опасными мыслями», то это не те мысли, какие считают опасными подозрительные лица; регламентация всякой интеллектуальной и художественной жизни требует постоянного переопределения и пересмотра стандартов который, естественно, сопровождается очередным уничтожением интеллектуалов, чьи «опасные мысли» сводятся обычно к ряду тех идей, что еще днем ранее были абсолютно ортодоксальными. Следовательно, если ее полицейские функции в общепринятом значении этого выражения становятся ненужными, то экономическая деятельность тайной полиции, которая, как иногда полагают, заменяет первые, вызывает еще большее сомнение. Невозможно отрицать, конечно, что НКВД периодически округляет численность советского населения и посылает людей в лагеря, которые известны под приукрашивающим и вводящим в заблуждение названием лагерей принудительного труда;[960] и хотя вполне возможно, что таков был специфически советский способ решения проблемы безработицы, общеизвестно также, что производительность труда в этих лагерях была бесконечно более низкой, чем производительность обычного советского трудящегося, и едва ли достаточной, чтобы оплатить расходы на содержание полицейского аппарата.

Политическая функция тайной полиции, «самого организованного и эффективного» из всех правительственных подразделений,[961] в аппарате власти тоталитарного режима не является ни сомнительной, ни излишней. Тайная полиция представляет собой настоящий исполнительный орган правительства, через который передаются все приказы. Через сеть тайных агентов тоталитарный правитель создал для себя непосредственно исполнительный ремень передачи, который, в отличие от напоминающей луковицу структуры показной иерархии, совершенно оторван и изолирован от всех других институтов.[962] В этом смысле агенты тайной полиции — единственный открыто правящий класс тоталитарных стран, и их стандарты и шкала ценностей проникают всю ткань тоталитарного общества.

С этой точки зрения, вероятно, нас не должно особенно удивлять, что некоторые характерные качества тайной полиции становятся общими качествами тоталитарного общества, а не исключительной особенностью тоталитарной тайной полиции. Таким образом, «подозреваемые» в условиях тоталитаризма включают в себя все население; всякая мысль, которая отклоняется от официально предписанной и постоянно изменяющейся линии, уже подозрительна, в какой бы области человеческой деятельности она ни родилась. Человеческие существа подозрительны по определению, просто в силу способности мыслить, и эта подозрительность не может быть отменена примерным поведением, ибо человеческая способность мыслить есть также способность изменять свое мнение. Поскольку, кроме того, невозможно даже освободиться от сомнений в правильном понимании души другого человека — пытка в таком контексте предстает всего лишь безнадежной тщетной попыткой постичь непостижимое, — подозрение невозможно заглушить, если не существует никакой системы ценностей, ни предсказумых проявлений своекорыстия в качестве социальных (в отличие от чисто психологических) фактов реальности. Взаимное подозрение следовательно пронизывает все социальные взаимоотношения в тоталитарных странах и создает всепроникающую атмосферу даже без специальных усилий тайной полиции.