Истоки тоталитаризма

убеждением каждого, а здоровое отсутствие интереса к национальному суверенитету превращалось в совершенно нездоровое и нереалистичное безразличие к международной политике. Поскольку левые партии выступали не против национальных государств в принципе, а только против такого их аспекта, как национальный суверенитет, поскольку, далее, их собственные невыраженные надежды на федералистские структуры, куда в конечном счете интегрируются на равных правах все нации, каким-то образом предполагали национальную свободу и независимость всех угнетенных народов, то эти партии могли действовать в рамках национального государства, а в эпоху упадка его социальной и политической структур могли даже представать как единственная группа населения, которая не предавалась экспансионистским фантазиям и мыслям об уничтожении других народов. Наднационализм антисемитов означал прямо противоположный подход к вопросу о международной организации. Их целью было создание господствующей суперструктуры. Они могли разглагольствовать в гипернационалистическом духе даже тогда, когда готовились разрушить государственную структуру своей нации, потому что племенной национализм с его неумеренной жаждой завоеваний являлся одним из основных средств, с помощью которых можно было взломать узкие и тесные пределы национального государства и его суверенитета.[78] Чем более эффективной становилась шовинистическая пропаганда, тем легче было убедить общественное мнение в необходимости какой-то наднациональной структуры, которая будет управлять сверху и без национальных различий посредством всеобщей монополии на власть и с помощью инструментов насилия.

Не вызывает сомнений то, что особые условия существования еврейского народа как народа, живущего по всей Европе, могли быть пригодны для целей социалистического федерализма по меньшей мере так же хорошо, как и для зловещих замыслов наднационалистов. Однако социалисты были настолько заняты классовой борьбой и настолько пренебрегали политическими последствиями своих унаследованных от прошлого теорий, что осознали существование евреев в качестве политического фактора только тогда, когда столкнулись с полномасштабным антисемитизмом как серьезным соперником во внутренних делах. Они не только не были готовы включить еврейскую проблему в свои теории, но и боялись вообще затрагивать ее. Здесь, как и в международных делах, они уступили поле наднационалистам, которые в результате смогли выставлять себя в качестве единственных, кто знает, как решать мировые проблемы.

К концу столетия исчерпали себя последствия афер 70-х годов, и эра процветания и всеобщего благоденствия положила конец, особенно в Германии, незрелым волнениям 80-х. Никто не смог бы предсказать, что это наступившее затишье было лишь временной передышкой, что все нерешенные политические вопросы вкупе с неутоленной политической ненавистью с удвоенной силой и яростью будут поставлены в повестку дня после первой мировой войны. Антисемитские партии в Германии после первоначальных успехов вновь утратили значение. Их лидеры, взбудоражив на короткое время общественное мнение, исчезли через заднюю дверь истории в темноте безумия и знахарского шарлатанства.

2.4 Левацкий антисемитизм

Если бы не ужасающие последствия антисемитизма в нашу эпоху, то мы могли бы уделить меньше внимания процессу его развития в Германии. Как политическое движение антисемитизм XIX столетия лучше всего изучать на примере Франции, где он господствовал на политической арене в течение более чем десятилетия. Как идеологическая сила, боровшаяся с другими, более респектабельными идеологиями за признание со стороны общественного мнения, он достиг своей наиболее выраженной формы в Австрии.

Нигде больше не оказали евреи таких крупных услуг государству, как в Австрии, где множество национальностей удерживалось вместе только посредством двойной монархии дома Габсбургов и где евреи, выступавшие в роли государственного банкира, пережили, в отличие от всех иных европейских стран, падение монархии. Подобно тому как в первый период этого процесса в начале XVIII столетия кредит Самюэля Оппенгеймера означал то же самое, что кредит дома Габсбургов, так и «в завершающий период австрийский кредит был кредитом Creditanstalt» — банкирского дома Ротшильдов.[79] Несмотря на то, что у монархии на Дунае не было однородного населения, а это является наиболее важной предпосылкой для эволюционного перехода к национальному государству, она не могла избежать трансформации просвещенного деспотизма в конституционную монархию и создания современных гражданских учреждений. Это означало, что она должна была принять определенные институты национального государства. В то же время современная система классов складывалась в Австрии путем их