Истоки тоталитаризма

После уничтожения нравственного и правового начала в человеке разрушение индивидуальности почти всегда завершается успешно. Возможно, в будущем будут найдены такие законы психологии масс, которые смогут объяснить, почему миллионы людей, не оказывая сопротивления, позволяют отправить себя в газовые камеры, хотя эти законы объяснят не что иное, как разрушение индивидуальности. Важнее, что приговоренные к смерти очень редко предпринимали попытки взять с собой одного из своих мучителей, что в лагерях едва ли были серьезные бунты и что даже в момент освобождения было лишь несколько самочинных избиений эсэсовцев. Поскольку разрушить индивидуальность значит уничтожить самопроизвольность, способность человека начать нечто новое, исходя из собственных внутренних ресурсов, нечто такое, что нельзя объяснить как простую реакцию на внешнюю среду и события.[1011] Значит, остаются лишь страшные марионетки с человеческими лицами, которые ведут себя подобно собакам в экспериментах Павлова, обнаруживая совершенно предсказуемое и надежное поведение, даже когда их ведут на смерть, и сводя все это поведение исключительно к реагированию. Это настоящий триумф системы: «Триумф СС означает, что измученная жертва позволяет вести себя на казнь, не протестуя, что человек отрекается от себя, и так рьяно, что даже перестает настаивать на своем каком бы то ни было определении. И недаром. Ведь не беспричинно, не из чистого садизма люди из СС желают ему поражения. Они знают, что система, сумевшая разрушить свою жертву еще до того, как она взойдет на эшафот… самое лучшее средство, удерживающее весь народ в рабстве. В подчинении. Нет ничего ужаснее процессии человеческих существ, бредущих навстречу своей смерти, как манекены. Человек, который наблюдает за ними говорит себе: „Чтобы так надругаться над ними, какая власть должна быть у хозяев“, и он отворачивается, полный горечи, но побежденный».[1012]

Если мы отнесемся к претензиям тоталитаризма серьезно и не позволим ввести себя в заблуждение утверждением здравого смысла, согласно которому эти претензии утопичны и неосуществимы, то окажется, что воплотившееся в лагерях общество умирающих всего лишь форма общества в котором возможно полное господство над человеком. Стремящиеся к тотальному господству должны уничтожить всякую самопроизвольность, всегда предполагаемую самим существованием человека, проследить и искоренить ее в самых личных проявлениях, безотносительно к тому, насколько аполитичными и безвредными они кажутся. Павловская собака, разновидность человека, сведенного к самым элементарным реакциям, совокупности реакций, которую всегда можно ликвидировать и заменить другой, которая будет вести себя точно таким же образом, и есть модель «гражданина» тоталитарного государства; и такого гражданина вне лагерей можно создать только не полностью.

Бесполезность лагерей, их цинически признаваемая антиутилитарность лишь видимость. В действительности они более существенны для сохранения режима, чем любой другой из его институтов. Без концентрационных лагерей, без внушаемого ими неопределенного страха, без отлично отлаженного в них обучения тоталитарному господству, которое нигде не осуществляется с большей полнотой, тоталитарное государство со всеми своими наирадикальнейшими возможностями не сумело бы ни вдохнуть фанатизм в свои отборные войска, ни удерживать весь народ в состоянии полной апатии. Господствующие и подчиненные быстро потонули бы в «старой буржуазной рутине»; после первых «эксцессов» они уступили бы повседневной жизни с ее гуманными законами; короче говоря, они стали бы развиваться в направлении, которое все наблюдатели, полагавшиеся на здравый смысл, с такой готовностью предсказывали. Трагический крах всех этих предсказаний, берущих начало в мире, хранившем безопасность, объясняется тем, что они исходили из существования единой во все времена человеческой природы, отождествляли эту человеческую природу с историей и на основании этого декларировали, что идея тотального господства не только бесчеловечна но и нереалистична. Между тем мы узнали, что могущество человека столь велико, что он действительно может быть тем, кем хочет быть.