Истоки тоталитаризма

Одним из основных движущих моментов еврейской истории по-прежнему является то, что активное вхождение евреев в европейскую историю было определено их существованием в качестве межъевропейского, ненационального элемента в мире складывающихся или существующих наций. То, что эта их роль оказалась более долговременной и куда более важной, чем функция государственных банкиров, и является одной из материальных причин появления нового, современного типа еврейской плодовитости в сфере искусства и в науках. И есть доля исторической справедливости в том, что крушение евреев совпало с разрушением такой системы и политической организации, которая, какими бы ни были ее недостатки, нуждалась в подобном, чисто европейском элементе и могла принимать его.

Величие этого последовательно европейского существования не следует предавать забвению из-за ряда несомненно менее привлекательных моментов истории евреев в последние столетия. Те немногие европейские авторы, которые осознавали этот аспект «еврейского вопроса», руководствовались не какими-то особыми симпатиями к евреям, а непредвзятой оценкой европейской ситуации в целом. Среди них были Дидро, единственный французский философ XVIII в., кто не был настроен враждебно по отношению к евреям и считал, что они осуществляют полезную связь между европейцами различных национальностей; Вильгельм фон Гумбольдт, который, будучи свидетелем их эмансипации, происшедшей благодаря Французской революции, заметил, что они утратили бы свою всеобщность, если бы превратились во французов;[49] наконец, Фридрих Ницше, который из отвращения к Германской империи Бисмарка создал понятие «хороший европеец», что сделало возможной правильную оценку им заметной роли евреев в европейской истории и уберегло его от соблазнов дешевого филосемитизма или покровительствования «прогрессивным» установкам.

Обрисованный подход, совершенно верный в смысле описания поверхностного феномена, не позволяет заметить чрезвычайно важный парадокс, воплощенный в странной политической истории евреев. Из всех европейских народов евреи были единственным народом без своего собственного государства, и именно поэтому они так стремились к союзам с правительствами и государствами и были столь пригодны для таких союзов, какими бы ни были эти правительства или государства. Однако евреи не обладали политическими традициями и опытом и слабо осознавали как противоречия между обществом и государством, так и очевидные опасности, а также властные возможности, связанные с их новой ролью. Те скудные знания и основанные на традиции практические навыки, с которыми они пришли в политику, изначально сформировались в Римской империи, где их защищал, если можно так выразиться, римский солдат, а затем в средние века, когда они искали и получали защиту от населения и местных правителей со стороны далеких монархических и церковных властей. На основе такого опыта они пришли каким-то образом к умозаключению, что власти, и особенно высшие власти, благожелательны по отношению к ним, а низшие чиновники и в особенности простой люд несут в себе опасность. Такое предубеждение, которое отражало определенную историческую истину, но уже не соответствовало новым обстоятельствам, было так же глубоко укоренено и бессознательно разделялось большинством евреев, как и соответствующие предрассудки против них, что были распространены среди неевреев.

История отношений между евреями и правительствами богата примерами того, как быстро еврейские банкиры меняли свою приверженность одному правительству на приверженность другому даже после революционных изменений. Французским Ротшильдам понадобились едва ли сутки в 1848 г., чтобы от оказания услуг правительству Луи Филиппа перейти к оказанию услуг новой, недолго просуществовавшей Французской республике, а затем — Наполеону III. Такой же процесс повторился в несколько более замедленном темпе после падения Второй империи и установления Третьей республики. В Германии такие неожиданные и легкие измены воплотились — после революции 1918 г. — в финансовой политике Варбургов, с одной стороны, и в изменчивости политических устремлений Вальтера Ратенау — с другой.[50]