Истоки (Книга 2)

Ясаков смотрел на Крупнова исподлобья, упрямо, но, заметив, как нижние веки сержанта приподнимаются к загорающимся гневом зрачкам, выпрямился.

- Есть дать германцам жратву! Не угодишь, еще пожалуются в МОПР. Родня классовая, ягнячья лапа!

Тугов вырвал у Ясакова ложку. Александр "на минутку" отозвал лейтенанта в заросли елового молодняка, к берегу речушки. Бледнея вдруг озябшими скулами, сказал замедленнее, округлее обычного:

- Прошу оставить роту.

- Как ты разговариваешь с командиром! - вспылил Тугов. - Кончай нянчиться с пленными. Приказываю тебе рассредоточить роту и группами в два-три человека скрытно пробираться к своим.

В душе Александра никогда не засыпало чувство взаимосвязанности людей. В семье, на заводе, в армии он привык быть душой с товарищами, несмотря на свой неподатливый норов.

"Рассыпать роту и поодиночке к своим? Да это смерть, растворимся, как цинк в кислоте. За это расстреливать надо", - подумал Александр и сказал резко:

- Отыщите, товарищ лейтенант, потерянный вами штаб и командуйте там всласть.

Тугов приподнялся на цыпочки, дотянулся до головы сержанта, надвинул пилотку на его глаза.

Пилотка упала.

- Подымите, товарищ лейтенант. - Крупнов шагнул к Тугову.

И было что-то такое решительное и недоброе в этом шаге, что Тутов попятился, оступился в омуток.

"Диспут закончился. Саня шутить перестал, - решил Ясаков, направляясь в заросли, чтобы на всякий случай быть рядом с Крупновым. - И все из-за этих немцев, черт бы их побрал, зря мы их не постукали вгорячах".

Александр поднял пилотку, тщательно стряхнул с нее хвою, надел чуть бочком на светло и коротко курчавившуюся голову. Остывая сердцем, ослабил до белизны сжавшие винтовку пальцы, прошел мимо Ясакова.

Тугов, чертыхаясь, вылез на берег, снял сапоги и вылил из них воду.

- Я знаю, зачем ему пленные, - говорил он Ясакову, выжимая портянки. - Они для него нечто вроде пропуска. Загребут нас немцы, а он: вот ваши, пожалуйста. Я кормил и поил их.

Ясаков, вырезавший для вида орнамент на ветловой палочке, чересчур подналег, сгубил свое искусство, положил нож в карман. Взял сапоги и подал Тугову.

- Товарищ лейтенант, вам лучше уйти от греха.

А когда Тугов, надев сапоги, ушел, Ясаков взглядом соединил вместе Александра и Манна, хлопнул ладонью себя по потному лбу.

- У тебя, Саня... родственников нет за границей?

- Дядя Матвей в Берлине был. Ты что, в гости захотел?

- А этого Манна, случайно, не твой дядя Матвей сработал на чужбине, а? Ей-богу, Саня, неволил я его, нацелился заехать в зубы и вдруг оробел: мать моя вся в саже, да ведь это не Крупнов ли? Ведь вас, блондинов, за сто лет не пересчитаешь. Заселили всю планету.

- Разуй глаза, Вениамин Макарыч.

Присмотревшись, Ясаков нашел несхожесть: немец посырее, пожиже голубизна в круглых глазах, знать, прибалтийские туманы обесцветили. Сухие, с полынной горчинкой волжские ветры да кипящая сталь опалили широкую и легкую на вид фигуру Александра, его спокойно отлитое лицо.

Ясаков отозвал Александра за клен. Глядя, как, пробиваясь сквозь облака, солнечные потоки медово-желто текут меж могучих деревьев, сказал:

- Саша, я об этом самом Гансе Манне. Чего заниматься с ним сухой перегонкой дерева? Какой он, к собачьей матушке, рабочий? Вот те двое ребята шелковые, а этот даже для себя харчи не желает нести. Паразит!

- Те немцы дерьмовые, хлипкие. Особенно тот нахальный, в улыбке косорылится - шпана.

- Взять всех их за загривки, стукнуть лбами. Бить подряд всю эту сволоту. На том свете тесноты не бывает.

- Ясаков, скажу тебе по секрету: бешенство - не советчик. И ты не сделаешь меня бешеным. А Манна заставь нести патроны.

Ясаков загнул руки Манна за спину, а верткий Абзал Галимов навесил на спину сумку с патронами.

- Шевелись, холуй Гитлера! - сдержанно ярился Ясаков. - Ишь религиозный какой, выдавил на бляхе "с нами бог". Нету с тобой бога, холера!

Манн на ходу оглядывался на Александра.

- Знает, на кого оглядываться, - усмехнулся Ясаков, толкая локтем Крупнова в бок. - Этот твой рабочий плевал на все три интернационала сразу, на отечество международного пролетариата и, конечно, на МОПР. Попадись мы в его лапы, он нарежет из нас ремней.

- А ты не давайся, - устало отозвался Александр, снимая паутинки с потного лица.

- Легко сказать "не давайся"! Нам уж приказано не отступать, а мы? Схватил германец одной рукой за грудки, другой бьет в морду, пятит безудержно. Так легко и в плену оказаться. Эх, Александр Денисыч, тоска от позора густая, будто башкой в деготь сунули.

Временами Александр и сам опасался, как бы не проникнуться презрением к жизни, не состариться душой до тупоумия.

- А если скрутят? Пулю в лоб, а?

Александр оглянулся по сторонам.

- Без истерики, Веня, - хрипло сказал он. - Враг возрадуется, если мы все с горя перестреляемся. Да разве можно, голова ты и два уха? У тебя сын, жена раскрасавица. Я вот холостой, да и то помирать нет охоты.

- И себя не знаешь, на что хватит, иной раз будто хватаешься за столб дыма.