Истоки

— Ребята! Выжигай их отсюда! — крикнул Александр, швырнул гранату. Черным дымом и пылью завихрило лестничный пролет. Когда дым рассеялся, в прогале окна снова забелел выцветший лоскут неба. Четверо немцев валялись на развороченном гранатами полу, присыпанные серым крошевом штукатурки. Ефрейтор с ножом в руке на корточках вжимался спиной в угол. По лбу текла кровь. Он был жалок своей измотанностью, ужасом и злобой в красных, запорошенных пылью глазах. Совсем недавно жарким полднем он вместе со своими солдатами ворвался в город на бронетранспортере. Вместе с ними он соскочил на мостовую, играл на губной гармошке, плясал и бешено-восторженно кричал. Сейчас, глядя снизу вверх на высокого с худым лицом русского офицера, он уговаривал его сложить оружие.

Нижние веки Александра приподнялись, удлиняя глаза, блеснули зубы, он шагнул влево и, как бы махнув наотмашь, выстрелил из пистолета в грудь ефрейтора.

Ясакову показалось, что глаза Александра вдруг постарели.

В углу за ефрейтором Ясаков нашел рассыпанный овес.

— Саня, давай пожуем.

Александр молча покачал головой.

— Да ты, Саша, не бойся, овса всего две горсти. С таких калорий не заржем по-жеребячьему. А когда пробьемся к затону, я тебя накормлю раками.

Молодой политрук с красивым озабоченным лицом подползал то к одному, то к другому, раскрывая офицерскую сумку, трогал за руку:

— Кладите документы. Зароем. Может, найдут потом свои.

Ясаков поводил пальцем перед его белым в известке носом:

— Заупокойную справляешь? В своем городе да не найти выхода? Мы еще потрясем их, друг политрук, за грудки в Берлине, поразвалим стены арийскими башками…

— Хорошо с веселыми…

Александр подозвал политрука, подал написанное карандашом на обороте листовки-клятвы защитников города заявление о приеме в партию.

— Лучше собирайте вот такие документы, товарищ политрук…

Снова всеми израненными стенами затрясся дом. Раздваиваясь, оседал потолок.

Александр очнулся в темноте, задыхаясь от едкой кирпичной пыли. Все тело ныло. Осторожно расталкивая завалившие его обломки, коснулся чьей-то руки.

— Саня, ты? — спросил голос Ясакова.

— Я, Веня.

Отрывались поочередно, размазывая липкий пот, сплевывая хрустящий на зубах песок.

— Уж сколько раз клал ты нас, Саша, в оборону, снимал, передвигал за лето-то. Теперь, кажется, так положил что не поднимешься. Эх, только бы выбраться! Никогда бы не ругал даже управдома. Умирать страшно сегодня, а когда-нибудь — ничего.

Выползли на кирпичи, блеснула звезда, в лицо пахнуло холодком ночи. Лучи прожекторов полосовали темное небо, косо метались над развалинами. Стелилась по воронкам и завалам пороховая гарь.

Александра вызвали на командный пункт дивизии в штольне яблоневого оврага. Генерал Чоборцов, куря, отмахивал рукой дым от лица. Начальник штаба с ячменем на глазу закричал на Александра.

— Потерять пять комнат?! Понимаете, Крупнов, пять комнат! — Он схватился за голову.

— Из-под обломков выползло нас двенадцать человек. Кухню и подземный ход к ней по канализационной трубе мы удерживаем, — доложил Александр. Он едва стоял на ногах в своем прожженном во многих местах ватнике, смертельно усталый.

Все хорошо понимали, что вот уже много дней на фронте не было ни одного приказа об отходе ни с той, ни с другой стороны, и все-таки комнаты и даже дома переходили из рук в руки.

— Снова вернешь все комнаты нынче же ночью, — сказал начштаба.

Чоборцов, нахмурил толстокожий лоб, подергивая усы, посмотрел на Александра, надавил рукой на его плечо, велел сидеть.

— Что сейчас самое главное в боях за город? Не солдатская ли смекалка? — тонко подсказал он попавшему в затруднение старшему лейтенанту.

— Бои приходится вести часто в одиночку… От солдата требуется самостоятельность, — сказал Александр.

— Вот это самое! — Чоборпов, сутулясь под накатниками, ходил по землянке и с несколько неуместной для его возраста горячностью говорил: — Солдат каждый час лицом к лицу с врагом, поэтому психологию немцев знает, может, не хуже генералов. В уличном бою он сам себе генерал. Ни связи, ни приказов, — сощурился, сводя руки к груди, — узко, тесно. Посоветоваться не с кем, сам себе крепость. — Повернулся к начштабу: — Душа солдата чутка, памятлива. Война делает его мыслителем. Нет, не захирел в войне русский человек! Солдат — главный герой войны. Конечно, он не видит поле боя так широко, — раскинул руки генерал, — как видим мы со своих наблюдательных пунктов. Он менее нашего осведомлен в целом о войсках противника. Но он острее других чувствует моральные силы врага — сталкивается с ним в атаках. — Чоборцов отхлебнул вина.

— Да, товарищ генерал, сейчас солдат и граната одеты легко: он — без вещевого мешка, граната — без рубашки. Врываются в дом вдвоем: граната впереди, солдат за ней. Автомат на шее, десять гранат под рукой, отвага в сердце, — сказал Александр.

— Твой батальон, защищая какой-то разнесчастный домишко, истребил немцев больше, чем они потеряли при взятии западных столиц…

— Я понял, товарищ генерал. Наступать буду штурмовыми группами. Небольшими.