Истоки

Дальнейшие слова его, не успевая сорваться с губ, тонули в овациях и буре одобрения, сотрясавшей барак. Томан возвышался над этой бурей, расставив ноги, как капитан на мостике корабля. Мятежная сила, как сок от корней по стволу дерева, поднималась в его здоровом, сильном теле, насыщая слова, зреющие в его груди, горячей кровью и отвагой. Слова и мысли рождались сами собой. Это были смелые обвинения монархиям, постоянно ведущим поработительные войны деньгами и кровью своих порабощенных народов, монархиям, претендующим на власть над душами и мыслями человека, монархиям, которые воображают, что при этом оказывают милость рабам своим уже тем, что позволяют им дышать воздухом отечества. Томан громил и весь общественный строй, при котором это возможно.

Петраш нервно постукивал карандашом.

— Император — крупнейший капиталист и буржуй! — вдруг крикнул кто-то с третьего яруса нар.

— А мы ему не офицеры! — парировал Томан. — Мы хотим вместе с вами быть революционерами, без претензий, без корысти, и заслужить единственное звание, которое дает борцу только смерть. Товарищи! Перенесем русскую революцию в ненавистную Вену и в Берлин!

Голос у него окончательно сел от перенапряжения. Толпа еще какую-то минуту почти не дышала. Окруженный этой напряженной тишиной, с шумящей пеной в крови, Томан спустился со стола. Голова у него кружилась.

И только теперь, внезапно, как разрыв гранаты, в тумане перед ним грохнула овация, и сейчас же взметнулось:

Над миром наше знамя реет…

Из тумана, стоявшего у Томана в глазах, первым выплыло лицо Пиларжа: глаза на этом лице взволнованно блестели, с губ срывались виновато ломающиеся слова. Кольцо глаз, блестевших голодной горячкой, стало расширяться, отступать… С шумом в голове вместо мыслей Томан бесцельно двинулся куда-то от стола. Перед ним молча расступились, но взгляды не отставали от него, как луна — от путника.

Кадеты окликнули его по имени. Он вернулся. Вдруг смутился и застеснялся, вытер лоб, но все, что ему говорили, еще не доходило до его сознания. Первое, что он ясно воспринял, было громовое пение, бушующее за пределами кольца немых, удивленных и теплых взглядов.

И несет клич борьбы, мести гром…

Томан увидел Фишера; в воинственном запале тот пел вместе со всем бараком. Потом увидел Пиларжа, упорно колотившего по столу. И, наконец, стал слушать Петраша, говорившего что-то холодно и резко. Томан и не заметил, когда Петраш начал говорить.

А Петраш уже предлагал резолюцию. Он прочитал ее в тишине, полной внимания. Казалось, резолюция составлена из железных слов:

— «Мы, пленные чехи и словаки, а в будущем солдаты чехословацкой армии в России, собравшись сегодня, как представители чехословацкой нации, основываясь на единодушном постановлении, требуем…»

Резолюция, в сущности, требовала освобождения чехословацких пленных и признания парижского Национального совета представителем народа. Ее предполагалось послать министру Милюкову, а копию — местному исполнительному комитету. Голосование резолюции пролетело как вихрь мимо сознания Томана — оно все еще не поспевало за тем, что происходит. Окончательно разбудил его снова холодный и резкий голос Петраша.

— Ив заключение несколько трезвых слов: благоразумие и спокойствие! Мы хотим вести войну. Для этого нам нужна регулярная армия. Регулярная же армия — это офицеры, солдаты и дисциплина. Кто из чехов согласен с этим принципом чешского сопротивления, кто хочет хоть одним своим согласием поддержать борьбу против Австрии, пусть запишется в чешскую организацию у взводного Пиларжа.

Пиларж вышел из-за стола. В толпе началось неопределенное движение: нельзя было понять, проталкиваются люди к столу или от стола.

Вдруг кто-то с верхних нар, сбросив с плеч шинель, горячо воскликнул:

— Ребята! Пошли все! Чего там! Пустим дело полным ходом! По-русски!

Петраш еще говорил что-то о Пиларже, но в это время один солдат спустил ноги с нар и начал сперва несмело, а потом, когда шум затих, все глаже и решительнее:

— Я думаю, товарищи, мы забыли о самом главном. Я предлагаю еще резолюцию в адрес Совета рабочих и солдатских депутатов. И здешнему тоже! В том смысле, как нам правильно говорил тут пан лейтенант. Предлагаю послать приветствие пролетариату, поздравить с победой. То есть — с победой революции и социализма. И еще насчет… самоопределения наций. О том, что чешский пролетариат тоже давно за это боролся!

Петраш встал, но одобрительный гул барака не давал ему вымолвить и слова. Пиларж, недоумевая, кивал Петрашу головой, а потом развел руками в безнадежной попытке утихомирить солдат.

Но в следующий миг Томан, загоревшись, снова вскочил на стол и крикнул так, что все мгновенно затихло.

— Солдаты, товарищи, братья! — закричал Томан, прежде чем Петраш успел опомниться. — Предлагаю присоединиться к резолюции организационного собрания чехословацких пленных в Киеве! [212]

В руках его уже была газета, и, не слушая Петраша, который пытался остановить его, он стал, скандируя, читать, нарочно еще торжествующе повысив голос: