Истоки

— Что еще что такое? Какой может быть для пленных, для этих рабов… официальный путь?

Шеметун прикусил язык. Теперь уж он решил молчать, что бы ни происходило. Он и молчал, пока над его головой бушевала буря, и, уходя, только молча щелкнул каблуками, повернулся четко, будто на ученье, и вышел, ни с кем не перекинувшись ни словом. Сел в сани и приказал везти себя прямо в Обухове.

Однако у дома Обуховых ему пришлось остановиться — Валентина Петровна стояла у окна. Не слезая с саней, он состроил кислую гримасу: не разрешает!

Валентина Петровна все-таки заставила его войти в дом и в спокойной обстановке рассказать об аудиенции во всех подробностях.

— В общем, нельзя — и баста! — язвительно закончил он свое короткое сообщение.

— Нельзя… а концерт все-таки будет, — со столь же язвительной холодностью возразила Валентина Петровна. — Не в городе, так у меня в Александровском. И приглашу я, кого захочу. Передайте мое приглашение вашим австрийским офицерам.

— Не выйдет, — испуганно возразил Шеметун.

— Почему же? — отрубила Валентина Петровна.

Со смехом, отчасти сердитым, отчасти легкомысленным, она погрозила ему пальчиком:

Вот прапорщик армейский…

И запела:

…увидел свою тень,
он очень испугался
и умер в тот же день…

— Ха-ха! Во-первых, прапорщик, существует ли приказ выше, чем желание дамы? А во-вторых, кто велит вам доносить на меня начальству?

Шеметун с подчеркнутой любезностью откланялся. Он поспешно уселся в сани и велел гнать вовсю.

В поле он облегченно сплюнул в снег, убегающий под полозья, и поплотнее запахнулся.

— Только этого мне не хватало!

Всю дорогу он всласть беззлобно ругал то Бауэра, то пленных, то самого себя.

77

Наутро, после визита прапорщика Шеметуна, полковник Петр Александрович уезжал на службу разгневанным и еще с вечера не примиренным с дочерьми.

— Чего только не выдумает… В такие времена! Нашла время ехать на дачу!

Петр Александрович еще теперь дрожал всем телом, вспоминая короткую сцену, происшедшую вчерашним вечером, лаконичное упрямое заявление Валентины Петровны и ее хладнокровный уход из-за стола.

«Ни одного дня, ни одного дня! — клокотало в нем бешенство. — Ни одного дня спокойно не вздохнешь! Если не проклятые вести из Петрограда, не эти чертовы треклятые газеты, — так, глядишь… собственные дочери! Теперь вот выдумала пикник! Когда едет доктор Посохин, — да, в этом есть смысл; доктор едет по долгу службы, по делам, потому что в самом деле, черт знает, от чего у него так мрут пленные! Она, она! Подумать, какие капризы! Город, видите ли, утомил ее. Ах ты, боже мой! А меня, старика, разве не утомили эти развращенные русские города, этот проклятый, непостижимый черный Петроград? А тут… она со своими капризами! Ох, вся в мать! Та тоже… Втемяшится что в голову — хоть лопни, а своего добьется!..»

С такими взбудораженными мыслями вошел Петр Александрович в свой кабинет, и первое, что бросилось ему в глаза, были свежие газеты на столе. Кольнуло в сердце.

— Вчера их не было… опять, значит!

Не подходя к столу, он позвал прапорщика:

— Эт-то что? Убрать!

Старый, полинялый прапорщик, сгорбленный от канцелярской работы и вечного страха, испугался и на этот раз. Поспешно собирая газеты, он бормотал что-то себе в оправдание:

— Наверно, кто-то… не знаю, кто… Вероятно, потому что в этом… Петрограде…

— Вранье!!!

Петр Александрович крикнул так, что сам себя оглушил и с трудом перевел дыхание:

— Кто позволил? Прапорщик! Вы… Вы отвечаете за порядок!

Он прошелся по кабинету от окна к дверям.

— Все вранье!.. Я и видеть не желаю эти газеты. Слышать ничего не хочу. То, что надо знать о Петрограде, мы узнаем по служебной линии.

Он успокоился, только оставшись один. Потом снова вызвал прапорщика и говорил с ним уже спокойно, по-деловому, и, снизойдя к его вечному испугу, даже отечески:

— Видите, прапорщик, наша русская земля обильна… и все-таки… нет в людях веры! Чужие, нерусские люди, нерусские мысли отравили Россию. Поэтому приказываю: неусыпно, ревностно, строго стерегите этих пленных убийц! Это яд, который через фронт проникает в наш дом. Изолируйте пленных! На хуторе их слишком избаловали. От этого могут быть одни беспорядки. Запомните: беспорядки и слабость русских городов доставляют радость врагу. Только здесь, у нас, на верной русской земле сохранилась русская душа и сила.

Он отпустил прапорщика и, подойдя к окну, стал смотреть на купола храма, на золотой разлет креста, вознесшегося высоко в небо, наперекор всем шалым ветрам, гуляющим по степи. Он растроганно вытер набежавшую слезу. Затем перекрестился широким православным крестом и вздохнул:

— Вот она, наша сила, наша мощь, наша защита!

От его мощного выдоха запотело стекло. Полковник постоял еще у окна, уже со спокойной душою глядя на знакомую, испокон века неизменную картину за окнами кабинета. И опять ощутил он размах своих плеч, на которых покоится мощь и безопасность России.